Крест Евфросинии Полоцкой

– Михаил Игоревич, мы едем к вам домой. Успокойтесь, пожалуйста. Я буду просить вас о помощи. Кстати, вы уже включили сотовый телефон?

Профессор полез в карман брюк, посмотрел на трубку, кивнул.

– Отключите пока. Потом я вам все объясню. Нам требуется ваша помощь в расследовании очень важного дела, – пояснил Сергей, вдавливая в пол педаль газа.

Скорее добраться до дома Королева. Установить «жучок», напугать до смерти. И убраться до появления следователя!

Отчаяние рождает убедительность. Так из-под толщи равнодушной, топящей жизнь воды рвешься к глотку воздуха. Так не чувствуешь боли, пытаясь выбраться из завала камней, и наплевать на содранные ногти, на все наплевать, кроме виднеющейся в камнях полоски света. Знакомой, возможной. Недостижимой.

Расположившись в кресле профессорского кабинета, Сергей поражался самому себе. Он, особо не эмоциональный, типичный интроверт, для которого при общении с любым незнакомым человеком надо делать над собой определенное усилие, в два счета сочинил роман. Наверное, мог бы и в стихах, но это негативно сказалось бы на убедительности.

– К вам обратится следователь Седов с просьбой помочь в расшифровке записи. Он работает над очень серьезным делом, затрагивающим интересы национальной безопасности, – говорил Сергей, пока профессор, чтобы скрыть волнение, выгребал из бара на столик коробки с конфетами и коньяк. – Это очень смелый, отчаянный человек. К нашему глубокому сожалению, он отказался от нашей помощи. Однако Владимир недооценивает серьезности ситуации. Он рискует. Прошли те времена, когда наша структура пользовалась неограниченной властью. Теперь мы выполняем наши задачи строго в рамках законодательства, и в принципе это хорошо. Когда дело не доходит до вот таких вопросов. Преступник действует хитро, изощренно и коварно. Он уже убил троих ребят, совсем молоденьких, студентов. Двое погибших пацанов были внуками моего коллеги, и вы не представляете, какая это для него трагедия. И вот в таких условиях чрезвычайно высокого риска Седов пошел на принцип и решил сам довести расследование до конца. В связи с процессуальным порядком мы не имеем возможности изменить ситуацию административными методами. Единственное, что мы можем, – это негласно подстраховывать. Поэтому у меня к вам, Михаил Игоревич, будут две просьбы: ничего не говорить о нашем разговоре Владимиру. И применить весь свой опыт, все свои знания для того, чтобы ему помочь. У меня все.

– Что ж, это, – нервно ходивший по кабинету профессор опустился в кресло, покосился на коньяк и вздохнул, – это… благородно. Действительно благородно, и… Не знаю, что еще сказать.

– Ничего и не надо говорить сейчас, – улыбнулся Сергей, незаметно исследуя пальцами крышку столика. – Не надо ничего говорить, когда к вам придет Владимир. Просто сделайте все, о чем он попросит. Вроде бы следователь намерен к вам обратиться по протекции вашего хорошего знакомого, кардиохирурга.

«Везде по-прежнему стукачи. Ничего не меняется», – явственно прочиталось на вмиг окаменевшем лице Михаила Игоревича.

– Да. Хорошо, – он снова посмотрел на коньяк. – Я все понял. Хочется выпить, но в одиночку несолидно, а вы же при исполнении.

– При исполнении, – кивнул Сергей. И напомнил: – Сотовый включите, пожалуйста.

Через четверть часа Филимонов, разместившийся в салоне своего автомобиля, уже слышал, как Королев диктует Седову свой адрес.

Устанавливать аппаратуру на режим записи и отлучаться, как в случае съема информации из кабинета следователя, смысла не имело. События разворачивались слишком стремительно, и малейшая проволочка могла бы свести на нет все усилия.

Но… Расскажет профессор Седову о визите товарища из «органов», не расскажет, Сергея уже не волновало.

Когда он смог немного расслабиться, то физически ощутил, как куда-то уходит Вика. Уходит насовсем. Лопнули струны, на которых можно было играть чарующую мелодию. Разорвались связывавшие двух людей ниточки, быстро и больно. Где-то писали, что любящие друг друга мужчина и женщина, живущие вместе, спящие в одной постели, обмениваются своими клетками. Может быть, это даже правда. Потому что Сергею казалось, что той, отчаянной и упрямой его части, которая любила, радовалась и старалась врасти в Вику, и построить если не вечное счастье, то хотя бы покой, ее больше нет. Нет и не будет. Все опять сгорело. Руины. Пустота. Конец.

…Он вздрогнул от звонка сотового телефона, как от удара током.

– Сереж, извини, что так поздно. Но я заработался и совершенно забыл о времени.

Впрочем, в голосе Николая Рахманько никакого раскаяния не слышалось. Извинения – дань вежливости, не более того.

– Тоже мне, наследник Дзержинского, – пробормотал Сергей, прикинув, что Коля слышит, как он ведет машину, а значит, придется придумывать что-нибудь про романтическую прогулку или свадебные хлопоты. – Ты на часы смотрел? Или за окно? Рассвет уже, Коль! Что случилось-то?

– Ты попал. Завтра – то есть уже сегодня – акции оппозиции. И ты знаешь, что делать в таких ситуациях.