Крест и корона

Я вспомнила о своей матери. Да, я молилась, чтобы она обрела покой в Царстве Божием, тот покой, которого была лишена при жизни. Рядом со мной глубоко вздохнул брат Эдмунд, и я спросила себя, о душах кого из покинувших этот бренный мир думает он.

— И потому мы благословляем сию трапезу, которая будет предложена вам, — закончил брат Ричмонд и сел.

Настоятельница Джоан улыбнулась — с гордостью и, как мне показалось, с некоторым удивлением.

— Весьма красноречиво, брат, — одобрил лорд Честер, который продолжал сидеть со сложенными на груди руками. — Прекрасно сказано. Я не слышал столь изящной проповеди с тех пор, как епископ Гардинер обращался к двору короля нашего Генриха в соборе Святого Павла. Это было в прошлом году, перед отъездом его во Францию.

Брат Ричард, вздрогнув, посмотрел на брата Эдмунда, потом на меня. Интересно, случайно или нет лорд Честер вспомнил про Гардинера? Неужели он знал, что нас сюда прислал епископ? Я не сомневалась, что мы трое одновременно подумали об одном и том же. А потом вдруг с испугом поняла, что в своих мыслях я больше связана с двумя братьями, чем с монахинями, сидящими в этой комнате.

Лорд Честер хлопнул в ладоши:

— А теперь настало время для музыки.

Я сбилась со счету, сколько раз мы проиграли в тот день свой репертуар. Четыре песни, которые мы подготовили, — это ведь совсем мало, так что нам пришлось начать все снова. А потом повторить опять. Никто не возражал. Лорд Честер, кидая в нашу сторону одобрительные взгляды, каждый раз довольно улыбался. Он с любопытством рассматривал мою виуэлу — инструмент, незнакомый англичанам.

Тон во главе стола, разумеется, задавал лорд Честер. Разговор, который он завел, не имел никакого отношения ко Дню всех усопших верных, а вращался вокруг его недавнего назначения на должность королевского псаря. Он подробно рассказывал про спаниелей, гончих и борзых. Поскольку мне постоянно приходилось играть, я слышала только обрывки разговора. Леди Честер кивала словам мужа, как и подобает жене. Я почти не видела сестру Кристину, а потому не могла судить, как она относилась к происходящему.

Пир подошел к середине, и разговор за столом стих. Лорд Честер полностью отдался еде. В зал одно за другим вносили блюда на серебряных подносах. Нашему гостю понравились ростбиф, кролик и каплун. Но с особым удовольствием он поедал свинину. Его аппетит казался просто невероятным. Лорд без устали подбирал все новые и новые кусочки мяса и отправлял их в рот, пока его тарелка полностью не опустела. Пальцы его блестели от свиного жира. Жир капал и из его рта — прямо на нашу великолепную скатерть. И еще Честер непрерывно пил вино — его кубок наполняли бессчетное число раз.

Сотрапезники лорда ели и пили со значительно меньшим аппетитом. Леди Честер вяло клевала угощение. Настоятельница и брат Ричард, стараясь делать это незаметно, избегали мясных блюд — ели только хлеб, сыр и фрукты. Остальные присутствующие, разумеется, не вкушали совсем ничего. Перед этим нам подали хлеб с бульоном. Мы были привычны к такой трапезе и умели обходиться без пищи по много часов, даже целый день. Это нисколько не печалило нас, а, напротив, даже радовало.

Когда лорд Честер наконец-то полностью насытился, за окном уже наступили сумерки и в зале потемнело. Слуги зажгли свечи и огромный канделябр во главе стола. Месса в память всех усопших верных должна была начаться до захода солнца, но ее явно придется перенести на более позднее время. Правила гостеприимства не позволяли нам торопить гостей.

Рыгнув в очередной раз, лорд Честер демонстративно отодвинул от себя тарелку. Облегченно вздохнув, мы положили инструменты.

Лорд Честер повернулся к настоятельнице и проговорил заплетающимся языком:

— Превосходный был пир.

— Я рада, что вам понравилось, — ответила она.

Он вздохнул, откинулся на спинку стула и добавил:

— Даже жалко, что скоро все монастыри закроют.

Одна из сестер ахнула — я не разобрала, кто именно. Брат Эдмунд опустил голову, а сидевшая по другую сторону сестра Винифред потянулась к его руке.

Но больше всех была поражена настоятельница Джоан. Она изумленно заморгала, словно не в силах поверить услышанному.