Крест и полумесяц

Мустафа бен-Накир похудел, а его ясные блестящие глаза казались на осунувшемся лице еще больше. В остальном же он ничуть не изменился. От волос его по-прежнему исходил дивный аромат дорогих благовоний, на поясе и под коленями на лентах звенели серебряные колокольчики, а книга персидских стихов, в которую Мустафа то и дело заглядывал, изрядно поистрепалась.

Я приветствовал его как долгожданного друга, да и Джулию его появление очень обрадовало.

Повидался Мустафа и с Антти — и, усевшись по-турецки, долго наблюдал, как тот с нечеловеческой силой дробит каменные глыбы для строительства террасы.

Но хотя Мустафа бен-Накир вел с нами вроде бы совершенно невинные беседы, ярко описывая чудеса и богатства Индии, а также сотрясающие ее внутренние раздоры, на самом деле он явился в мой дом с тайным поручением и вскоре предложил мне встретиться со знаменитым евнухом Сулейманом.

Евнуху Сулейману было в ту пору под семьдесят — и был он столь тучен, что его от природы крошечные глазки почти утонули в складках жира. Евнух с трудом умещался на широких подушках, и лишь четверо сильных рабов могли потом поставить его на ноги. Своим высоким положением наместник Египта был обязан исключительно непоколебимой верности султану, ибо жаркий, богатый, изнеженный и томный Египет пробуждал в душах других, весьма способных наместников всякие честолюбивые желания. Можно было подумать, что над этой древней страной тяготеет какое-то проклятие...

Но старый толстый Сулейман был слишком умным и ленивым, чтобы поднимать бунт против султана. У жирного евнуха не было сыновей, которым он — как заботливый отец — мог бы оставить в наследство корону; не было у него и властолюбивой, тщеславной жены, которая подбивала бы его на безрассудные поступки.

Правда, Сулейман до сих пор с удовольствием поглядывал на красивых рабынь и постоянно держал при себе несколько дородных девиц, которые мягкими пальчиками нежно почесывали ему пятки. Но эта невинная радость была, насколько мне известно, его единственной слабостью — кроме обжорства, разумеется.

Он был так многоопытен и мудр, что даже не пытался слишком уж обкрадывать султана, а, наоборот, всегда посылал ему в срок ежегодную дань, жители же Египта никогда не досаждали султану жалобами, которые потоком шли в Стамбул из других мест.

Так что евнух Сулейман был, как ни крути, человеком удивительным и, занимая высочайший пост полновластного правителя Египта, являлся по своему положению почти равным великому визирю. Поэтому я посчитал, что Сулейман оказал мне огромную честь, изволив ласково принять меня в своих покоях.

— Хоть и огорчает меня Мустафа бен-Накир, который ни минуты не может усидеть на одном месте и вечно порывается совершать какие-то новые безумства, — со вздохом заговорил Сулейман, — мне все же приходится его слушать... Не могу устоять перед его прекрасными глазами и тем волшебным искусством, с которым он читает стихи. На этот раз он вбил себе в голову, — видимо, после собственных весьма неприятных встреч с португальскими пиратами у берегов Индии, — что во славу ислама необходимо освободить жестоко притесняемых владык Калькутты от португальского ярма. Во время своих дальних странствий Мустафа бен-Накир завязал с этой целью дружеские — и весьма полезные — отношения с оными владыками и выяснил, что сии несчастные индусы с великой радостью приветствовали бы султанский флот, видя в турецких янычарах своих избавителей.

А Мустафа бен-Накир, глядя на меня чистыми, невинными глазами, добавил:

— Эти подлые разбойники искоренили всю мусульманскую торговлю пряностями и возят бесценные товары в Европу на собственных кораблях, которые плавают вокруг Африки. Эти негодяи безжалостно угнетают жителей Индии и грабят арабских купцов. Более того, они обирают даже собственного короля, доставляя в Лиссабон самые скверные пряности и втридорога перепродавая правоверным контрабандистам перец, который приносил нам когда-то огромные доходы. Теперь же все достается португальцам! Индия стонет под их властью — и это позор для всех мусульман! Я не говорю уже о тех убытках, которые несут как турецкие купцы, так и наши верные друзья-венецианцы... Короче, несчастные жители Индии мечтают о приходе освободителя.

— О всемогущий Аллах! — простонал я. — Не говори мне больше об освободителях, Мустафа бен-Накир! Я теперь — старше и мудрее, чем в Алжире, и когда я слышу это слово, мне сразу мерещится кровь. Лучше скажи мне честно, что ты задумал — и что я буду с этого иметь; тогда по старой дружбе я охотно помогу тебе и сделаю все, что в моих силах.

Евнух Сулейман тяжело вздохнул, покосился на Мустафу бен-Накира и изрек: