– Вот видишь… Воины сир-тя были готовы отдать все, лишь бы не умереть. А разве можно победить, страшась смерти? Эти дикари, в отличие от сир-тя, желают умереть со славой. Они постоянно идут за смертью. И смерть бежит от русских, оставляя победы у их ног.
– В тебе кипит обида, – вздохнул бывший шаман. – Обида за то, что воины твоего рода не смогли тебя оборонить, дева. Ты обижена на сир-тя за свой плен. Но твоя обида не спасет ни дикарей, ни тебя, когда начнется битва. Уходи, и ты уцелеешь.
– Ты так ничего и не понял, старик, – покачала головой Митаюки. – Скажи, знаком ли ты с учением Нине-пухуця?
– Этой проклятой всеми служительницы смерти? – Старика даже передернуло. – Не позорь себя поминанием ее гнусного имени!
– Когда-то она сказала мне, что жизнь может быть хуже смерти, – задумчиво вспомнила юная шаманка. – Напророчила, что найти себя получится, только предавшись мукам и позору. И я познала все. И жизнь хуже смерти, и муку, и позор, и презрение к себе самой. И знаешь, что я увидела по ту сторону?
– Что?
– Свет, старик. Новую мечту, новую жизнь, новый путь. Но теперь я знаю, что жизнь может быть страшнее смерти. Мне больше нечего бояться. Мы все умрем. И лучше сгинуть, добиваясь мечты, чем бессмысленно дряхлеть, ни на что не надеясь. Мы все умрем. Но второй путь не только длиннее, он еще и муторнее.
– Ты собираешься сражаться против своего рода?
– Отныне я принадлежу другому роду, старик. Меня проиграли.
– Погибнет много сир-тя, несчастная! Ты подумала об этом?
– Мы ищем славной смерти, старик, – пожала плечами Митаюки. – Горе тем, кто не готов умереть за свою землю. Горе тем, кто не готов за нее убивать.
– Ты обезумела от страданий, несчастная, – в ужасе покачал головой мудрый Телейбе. – Ты не ведаешь, что творишь!
– Может быть, – согласилась юная шаманка. – Но у меня есть путь, и я не боюсь на нем сгинуть. Еще никогда в жизни у меня на душе не было так легко и спокойно, старик! Мне больше нечего бояться!
Утром работа закипела снова. Часть казаков дотесывала доски, другая – сверлила коловоротами отверстия в коротких заготовках, складывала их в коробки, соединяла, вбивая деревянные штыри. Потом работники стали укладывать доски на короба, сверлить, сшивать сосновым корнем, и уже к вечеру стали видны контуры двух больших, по пять сажен в длину и по сажени в ширину, плоскодонок с тупыми носами и кормой.
– Коряво, но крепко, – оценил работу Ондрейко Усов, почесывая в затылке. – Одно слово – ношвы. Теперь законопатить, просмолить – и лет десять по рекам плавать можно.
За неимением у дикарей пакли казаки ножами ободрали шерсть со всех меховых шкур, что нашли в селении, и забили щели именно ею, сперва щедро вымочив в набравшейся из надрезов живице:
– На первое время сойдет, а потом смолы перегоним!
Из оставшихся дощатых обрезков вытесали весла. Исходя из того же принципа: коряво, зато быстро и крепко. Покончив с работой, воины стали готовиться к стычке, которая, судя по летающим высоко в небесах драконам с колдунами, должна была случиться вот-вот, со дня на день, если не в ближайшие часы.
Дозорные с луками сидели в шатрах неподалеку от брода с самого первого дня, но теперь к ним присоединились больше половины казаков, занятых ранее изготовлением лодок. Ратную службу все они восприняли как желанный отдых, развалившись где ни попадя, млея в тепле, часто похрапывая. От летающих чародеев отдыхающие прикрылись ветками – большего от них воевода требовать не стал. Иван Егоров надеялся, что, даже учуяв издалека мысли своих врагов, точного их места колдуны определить не смогут. Тем более что немалая часть воинов оставалась в селении, а еще несколько человек рубили в березняке ветки и носили их к засеке, маскируя укрепление, насколько это было возможно.
Хотя, скорее всего, с голубых изрядных высот лес и так выглядел однообразным зеленым пологом, и что творится под кронами, какие деревья лежат, а какие стоят – издалека понять было невозможно.
– Кажись, идут! – послышалось наконец долгожданное предупреждение от сидящего высоко в сосновой кроне дозорного. – Там далече кроны качаются, ровно кто-то бочонок через рощу катит!
– Приготовились, други! – хлопнул в ладоши воевода. – Пора!