Крест и порох

Тварь покосилась, недовольно зарычала. Старуха сделала быстрое движение, мазнув чем-то живот девушке, и когда дочь отца семи смертей снова вцепилась зубами Митаюки в это место, то тут же отпрянула, отплевываясь и отмахиваясь руками. Ее так передернуло, что казалось – вот-вот начнет тошнить.

Однако Хэдунга справилась с собой, опять наклонилась к жертве – и опять старуха успела мазнуть живот Митаюки своей мазью. Лохматая тварь снова, отплевываясь, отпрянула.

– Вкусно ли тебе, ненасытная Хэдунга? Нравится ли тебе эта живая плоть? – еще раз с нескрываемым ехидством спросила старуха.

Тварь взревела от ненависти, бросилась на Нине-пухуця… Колдунья, смеясь, даже не подумала сопротивляться. Все равно уже через миг Хэдунга отпрянула сама, отплевываясь и отмахиваясь.

– Вкусно ли тебе, ненасытная дочь отца семи смертей? – Старуха, не скрываясь, стала старательно мазать живот девушки своей отравой. – Хочешь еще?

Хэдунга зарычала, оглядываясь, но защищенного знаками земли, воды и растений казака разглядеть не могла.

– Пошла, пошла отсюда, – старуха замахала на тварь руками, словно отгоняя надоедливую муху. – Пошла прочь!

Та покрутилась еще немного, принюхиваясь то к девушке, то к старухе, недовольно клацнула зубами и поковыляла в туман искать более съедобную жертву. Нине-пухуця кивнула и тоже рассеялась. А следом, охнув и глубоко вздохнув, пришла в себя и юная шаманка.

– Ты как? – с облегчением спросил ее Матвей, крепко сжав руку, но его вопрос совпал с точно такими же словами девушки.

– Да целые вы, целые, – сварливо ответила обоим лжеказачка. – Токмо отлежаться сегодня не мешало бы. А воину сему ден пять еще поберечься, резко не двигаться. Бо рана токмо зарубцевалась, как бы чего не вышло.

– Спасибо тебе, Нине-пухуця, – все же приподнялась Митаюки. – Но ведь ты поклонница смерти! Почему ты меня спасла?

– Ты не поверишь, дитя, но в моей долгой жизни у меня никогда не было ученицы, – поднялась на ноги казачка Елена. – А ты мне подойдешь. Ты любишь смерть и страдания так же сильно, как люблю их я… Ладно, оставайтесь вдвоем, поправляйтесь. Пойду, что ли, священника помучаю? Он забавный. Все еще надеется устоять супротив приворотного зелья и учения девичества.

Недостроенный острог встретил возвращение прихрамывающего, держащегося за бок Матвея приветственными криками, ему и жене сразу выделили завешенный пологом из сыромятины угол в одном из срубов и тут же поставили обоих в смену следить за кострами. Холодно было на острове – чтобы не замерзнуть ночью, топить очаги приходилось постоянно. Подбрасывать дрова по силам и раненому.

Казаки тем временем готовились к новой вылазке, которая как раз ночью и началась. В вечерних сумерках Ганс Штраубе увел от острова обе ношвы – в них находилось два десятка воинов, окормлять которых отправился отец Амвросий. Хотя и остяка Маюни, конечно же, в поход тоже взяли. Как же обойтись без следопыта, нечувствительного к колдовским чарам?

Высадившись на берег, ватажники быстрым шагом двинулись вверх по реке, в то время как ношвы вернулись назад и были демонстративно оставлены на берегу возле челнока – дабы издалека было видно, что все на месте.

До рассвета преодолеть травянисто-моховую тундру путникам не удалось, и ночевали они под прихваченными для этого дела пологами. Но дело привычное! Отдохнули – и в путь.

Второй переход закончился среди кустарников. Здесь казаки отдохнули подольше, на день разбредясь среди ивняка – дабы издалека толпу колдун не приметил, – а ночью разведя костер и прожарив прихваченное подсоленное мясо. Двинулись дальше после полуночи и, как немец и подгадывал, к рассвету добрались до лесных опушек. Отдыхать сотник не позволил, вел и вел воинов вперед под прикрытием лиственных крон, только в сумерках разрешив людям буквально упасть от усталости. Жестко – зато к нормальному, дневному образу отряд вернулся сразу. Выспались – и все в порядке.

На морском берегу в это самое время ношвы величаво путешествовали от острова к разоренному острогу и обратно, перевозя спрятанные Силантием Андреевым сокровища – пищали, кулеврины, наконечники сломанных копий и стрел, бочонки с порохом, церковную утварь. Не поленились даже покидать в воду и отбуксировать на новое место разбитый тупыми зверями храм. Он был рублен «в лапу», а не «в чашку»[1], и потому бревна легко различались. Иван Егоров делал все это старательно, демонстративно, надеясь привлечь к себе внимание летающих разведчиков. Пусть думают, что пришельцы хозяйством заняты, и в других местах казаков не ждут.

До намеченной излучины казаки добрались на восьмой день. Не потому, что дорога была длинной, а потому, что нехоженой. Деревья на берегу росли так плотно, что местами путь приходилось прорубать, местами убирать в сторону повалившиеся деревья, местами обходить слишком уж высокие и путаные завалы. Про такой пустяк, как переход вброд холодных, а порой и глубоких проток, впадающих в реку, не стоило и поминать, на фоне всего прочего это уже были сущие пустяки.