Крест и посох

Скорее всего, имя Евпатия Коловрата, столь знаменитое впоследствии, в описываемое нами время всплыло в летописях совершенно случайно, ибо не мог столь юный воин играть хоть мало-мальски значимую роль. Или же возможен другой вариант – это был его отец, так же крещенный Евпатием. Коловрат же – общеродовое прозвище. Тогда все сходится.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Т. 2. С. 130. СПб., 1830.

Глава 12 Данило Кобякович

Предательство, пусть вначале и очень осторожное, в конце концов, выдает себя само.

Ливий.

Их совещание длилось недолго, каких-то полчаса, если не меньше. Они успели договориться лишь о том, что прежде всего надо сделать все, чтобы тайно вывести из града молодого княжича Святослава, а уж потом приступать к освобождению самого Константина. Ключи к замкам на двери, ведущей в поруб, сотник пообещал заказать у кузнеца, который тоже был из Перунова Братства. Упоить сторожей узника взялся Евпатий. Все так же мягко улыбаясь, он заверил Доброгневу, что за самое короткое время – еще и полночь не наступит – он в каждого из них ухитрится влить не менее ведра,[45] на что сотник угрюмо заметил:

– На стороже самых надежных князь велит ставить, да еще из числа тех, кто к питию хмельному равнодушен. Боюсь, ты в них и чарки единой не вольешь.

– Ну, уж хоть на пару-тройку да уговорю, – беззаботно махнул рукой Евпатий.

– Пары-тройки мало будет, – возразил Стоян.

– Им и одной хватит, – встряла в разговор Доброгнева. – Только перед угощеньем зелье сонное у меня возьмешь и в мед всыплешь. Как убитые до самого утра дрыхнуть будут. Да смотри, сам пить не удумай, – предупредила она строго, на что дружинник лишь улыбнулся в ответ и хотел сказать что-то ласковое, но тут прогнившая перекошенная дверь избы заскрипела, нехотя пропуская запыхавшуюся бабку, которая прямо у входа выпалила торопливо:

– С полдороги возвернулась. Да все бегом, бегом.

– А что стряслось-то? – лениво осведомился молодой дружинник. – Неужто Страшный суд настал?

– Еще хуже, – проигнорировала бабка издевку Евпатия и, повернувшись к сотнику, все так же тяжело дыша, протянула ему серебряные монеты. – Не купила я ничего. А возвернулась, потому как дружина великая к граду нашему на конях быстрых скачет во весь опор. Да еще одна на ладьях по реке поспешает. Тоже к граду, не иначе.

– Это сорока тебе на хвосте принесла или как? – поинтересовался Евпатий.

– Сорока у тебя на груди прострекочет, когда ты бездыханный лежать будешь, – парировала бабка. – А дружина та со стороны Исад тучей идет. Так мне добрые люди сказывали. Говорили-де на выручку безбожному князю Константину, что ныне за убийство лихое в поруб посажен во граде Рязанском, та дружина торопится. Уходить надо из посада немедля, не то они уже сегодня к вечеру тут будут.

Стоян с Евпатием переглянулись.

– Ратьша, – еле слышно произнес Глеб.

– Коли со стороны Исад, то больше некому, – согласился Евпатий и подытожил: – И впрямь здесь оставаться негоже. В град поспешать надо. После договорим, – он оглянулся на хлопотавшую около сундука бабку и добавил: – А заодно и полечимся.

– А как же князь Константин? – не поняла Доброгнева.

– Он-то как раз во граде, куда мы идем, – пояснил терпеливо непонятливой девахе Евстафий.

– Так ведь Ратьше рассказать надо, что да как было, – не унималась Доброгнева.

– Мыслю я, – горько усмехнулся сотник, – кто коли он из-под Исад коней торопит, стало быть, и так все знает. А ежели нет, то уж как-нибудь да весточку пришлем. Прежде поглядеть надо, как он сам себя вести будет.

Прихватив с собой нехитрый бабкин скарб, сноровисто увязанный ею в два здоровенных узла, они все вместе уже через каких-то полчаса зашагали по направлению к городским воротам. Кругом суетились ремесленники, огородники и прочие люди, проживавшие в посаде. Быстро кидали на телеги убогие пожитки, которые бедняку дороже, чем иному князю его злато-серебро, зарывали в землю громоздкие котлы да чугунки – с собой не взять, рук не хватит, а просто так, не схоронив, оставить, тоже жалко. Почетное место почти на любой телеге занимал рабочий инструмент, без которого ремесленному люду никуда – он их кормилец и поилец. Узлы с тряпьем были небольшими и ютились на углах телег, для мягкости, чтобы детишки, а особенно старики на тряской дороге последние мысли из себя не вытрясли.