Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь

Также в сентябре — октябре 1942 г. был устроен приход Грауденцской церкви, для которой митрополит назначил постоянного священника. К апрелю 1943 г. организовались православные общины в Мангейме и Христианштадте, и митрополит Серафим возбудил в РКМ ходатайство о приеме их в состав Германской епархии. В августе 1943 г. в епархиальном журнале сообщалось о созданном в Мангейме приходе Св. кн. Александра Невского, первое богослужение в котором состоялось 18 июля. Там служил свящ. Александр Попов [552]. А в дальнейшем, как только появились хоть какие-то полулегальные возможности, неудержимым потоком, одна за другой стали создаваться временные церкви в лагерях восточных рабочих.

Серьезным препятствием для развития церковной жизни, помимо противодействия властей, являлись ожесточенные бомбардировки, которым подвергалось большинство городов Германии. В октябре 1943 г. была разрушена недавно созданная церковь в Мангейме; 28 ноября сгорела квартира со всем архивом архим. Иоанна, а 24 ноября уже третья по счету квартира еп. Филиппа в Берлине; 13 сентября 1944 г. бомба почти полностью уничтожила храм Св. Николая в Штутгарте, так что остались лишь стены; в ноябре 1944 г. погибла церковь в Людвигсхафене; 13 февраля 1945 г. очень сильно пострадал старинный храм в Дрездене и т. д. [553]Обстановка того времени и чувства, возникавшие у верующих в связи с бомбардировками, хорошо переданы в воспоминаниях о. Иоанна (Шаховского): «Вокруг храма дома и улицы лежали в развалинах… Сопастыри мои проявляли большое самоотвержение среди агонизирующего города. Приходилось утешать и укреплять многих, всех. Служение мирян и мирянок, сестер Сестричества было беспримерным в эти годы. Церковь стала не духовным только, но и фактическим центром жизни всех. И принадлежать к ней хотели все — ворота ее открывались уже настежь в иной мир… Общая исповедь (кроме личной, когда это было нужно и возможно) стала не только правилом, но и необходимостью. Всем надлежало быть все время готовыми. И люди готовились. Падающие на нас бомбы я советовал воспринимать как явление самих апостолов и пророков» [554]. Существует много свидетельств, что службы в берлинских православных храмах не прекращались даже во время самых жестоких бомбардировок.

Но, несмотря на все препятствия, в феврале 1945 г. число приходов и мест, где постоянно совершались богослужения, только на территории довоенной Германии доходило до 80 [555]. Если же учитывать заметное увеличение православных приходов в Венгрии, Словакии, Австрии и Западной Польше, то общее количество общин, входивших в период войны в Германскую епархию, по подсчетам автора, составляло примерно 165. Ее священники и миряне, оказавшись в условиях нацистской тоталитарной системы, искали Бога и свободу. Для подавляющего большинства духовенства и руководства епархии был характерен пастырский подход, делающий невозможным их использование нацистскими ведомствами. Попытки изолировать русских священнослужителей-эмигрантов от их соотечественников на оккупированной территории СССР, попавших в плен и угнанных на работы в рейх, зачастую заканчивались неудачей.

4 Духовное окормление восточных рабочих и советских военнопленных

Среди новых задач, вставших перед Германской епархией РПЦЗ после вторжения вермахта в СССР, одной из важнейших было духовное окормление и оказание разнообразной помощи людям из СССР, попавшим в качестве военнопленных или принудительно угнанных на работы в Германию. Необходимость такой деятельности становится очевидной, если принимать во внимание, что, по немецким данным, за весь период войны в плен попало 5754 тыс. советских военнопленных, из которых к 1 мая 1944 г. умерло 3222 тыс. Кроме того, в Третий рейх с территории СССР было завезено около 5 млн. так называемых остарбайтеров (восточных рабочих), и, таким образом, к 1944 г. число граждан Советского Союза на немецкой земле составляло почти 7 млн. [556]Их стремление к вере оказалось очень сильным, что было неожиданностью не только для нацистских ведомств, но и для части русского эмигрантского духовенства. Однако последнее сразу же восприняло боль и страдания соотечественников как свои.

Согласно свидетельству одного из очевидцев, эта проблема «подняла на ноги всю эмиграцию. Вопрос о помощи военнопленным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопросом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деятели создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали это дело до самого конца войны… у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное» [557].