Крест и свастика. Нацистская Германия и Православная Церковь

Утверждение проектов документов фюрером в феврале 1942 г. вновь не состоялось. В дело активно вмешался руководитель Партийной канцелярии рейхслейтер Борман, занимавший резко выраженную антицерковную и антихристианскую позицию. Он критически отнесся к закону и прилагаемым разъяснениям и 1 марта отправил их проекты подчиненным ему службам для детальной проработки. Только через месяц — 3 апреля Борман прислал свои соображения и замечания Розенбергу, который между тем в конце марта вновь безуспешно пытался добиться утверждения фюрером своих документов и с этой целью 25 марта переслал проект закона шефу Рейхсканцелярии Ламмерсу[284].

В своем письме Борман сообщал Розенбергу, что оба документа вызывают вопросы. В частности, по его мнению, предложенный вариант второго закона делает невозможным внесение новых положений в сам закон или разъяснения. И вообще редакция параграфов должна иметь сугубо прагматический характер, а не «производить впечатление либеральной государственной конституции и не инициировать дарование основных государственных прав личности». Также он предлагал убрать выражение «сообщество верующих» — из-за его «явного национал-социалистического значения» и слово «вера» — из-за не чисто конфессионального значения. Борман написал свою редакцию двух первых главных параграфов указа в прагматическом, а не либерально-пропагандистском духе. Особенно резкую критику рейхслейтера вызывали разъяснения к закону. Его критические рассуждения заняли 10 страниц (больше чем сам документ!). Суть их сводилась к установлению еще более полного, почти тотального контроля за всей деятельностью религиозных организаций. Так, Борман считал, что министр занятых восточных территорий лично должен принимать решения не только о допущении вновь образованных конфессиональных организаций, но и о разрешении существования уже имеющихся, «даже мельчайшего вида». В конце письма рейхсляйтер советовал учесть его аргументы при разработке новых проектов и после их создания предоставить ему возможность для дальнейшего высказывания мнения. При этом он ссылался на указ фюрера о должности руководителя Партийной канцелярии от 16 января 1942 г., что делало невозможным избежать его повторный контроль. Борман предлагал в ближайшее время провести переговоры для урегулирования спорных моментов с разработками этого дела в его ведомстве[285].

Желая во что бы то ни стало добиться выхода закона, работники РМО, по существу, капитулировали. В ходе состоявшихся 22 апреля переговоров с представителями Партийной канцелярии они дословно приняли вариант, написанный Борманом. Сильные изменения претерпели разъяснительные распоряжения — из 21 параграфа в них осталось только 7. Исчезли все относительно либеральные пункты, как, например, параграф 17 — «Религиозные объединения могут получить от рейхсминистра разрешение на подготовку смены духовенства, то есть основывать и содержать образовательные учреждения»[286]. Некоторые решения, которые согласно первоначальному проекту должны были принимать генерал-комиссары, теперь могли исходить только от рейхскомиссаров и т. д.

Но уступки, сделанные руководителю Партийной канцелярии, не помогли. Пик переговоров о законе пришелся на весну 1942 г. К этому времени религиозный подъем заставил особенно серьезно заняться церковным вопросом в России. Следует отметить, что религиозными проблемами вплотную занимался и считал одними из важнейших в деле «управления покоренными народами» А. Гитлер. 11 апреля 1942 г. в кругу приближенных он изложил свое видение религиозной политики: насильственное дробление церквей, принудительное изменение характера верований населения оккупированных районов, запрещение «устройства единых Церквей для сколько-нибудь значительных русских территорий». «Нашим интересам, — говорил Гитлер, — соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы»[287].