Крест командора

Снова и снова корил Чириков себя, что был несправедлив к капитан-командору, не нашёл слов поддержки и сочувствия. Перебирал в памяти, как складывались их отношения год от года. Понимал, что многое могло бы быть по-иному, окажись он терпимей, мудрее…

Стоило ли ему так расстраиваться после первой экспедиции, когда был обойдён в чине? Так ли уж важно для общего дела, что Беринг недостаточно умел в лоции, что испытывал симпатию к Шпанбергу, а не к нему? В конечном счете они сумели выполнить возложенную на них, казалось бы, невыполнимую миссию – отыскали пролив Аниан!

Он вспомнил старания, с коими капитан-командор пёкся о нуждах нынешней, второй экспедиции, его настойчивость и щепетильность в выполнении всех инструкций, данных в Адмиралтействе. Совсем по-иному оценил готовность Беринга всегда выслушать подчиненных, принять тот или иной совет. За всем этим наконец-то разглядел Чириков то, что прежде, из-за собственной гордыни, не видел, – верность Беринга присяге, устремленность к главной цели – обретению нового пути в Ост-Индию…

Один Господь знает, увидятся ли они с командором вновь. Ежели увидятся, решил Чириков, то он обязательно попросит прощения за свою резкость… А вот со злобным капитаном Шпанбергом примирение вряд ли состоится. Ибо невозможно русскому человеку и патриоту примириться с тем, кто его отечеству добра не желает, кто печётся лишь о собственном благополучии и прославлении, а страну, приютившую его, считает дикой и невежественной.

По недоброй воле Шпанберга была продана казённая мука, загублены на порогах Юдомы караваны с грузом. А его неизменно презрительное отношение к простым людям – морским служителям, солдатам, сибирским крестьянам, мастеровым – ко всем, кто, надрывая пупы, нёс на своих плечах бремя экспедиции, приготовлял небывалое прежде плаванье…

Сам Чириков готов кланяться в пояс этим вечно голодным, измотанным, оторванным от семей соотечественникам, которые совершали настоящие подвиги, о подвигах и не помышляя!

За окном каюты посерело. Чириков поднялся с постели, вышел на ют.

Принял рапорт от Елагина:

– Всё тихо, ваше высокоблагородие, с берега нет никаких вестей.

– И огней не наблюдали? – Чириков понимал, что уж об этих-то сигналах штурман непременно доложил бы ему сразу, но спросил, оставляя себе хоть какую-то надежду.

– Не было огней, Алексей Ильич.

Они долго вглядывались в сторону берега, гадали: почему нет сигналов, ведь вчера, ближе к вечеру, матросы якобы слышали выстрел, другим показалось, что виден мерцающий огонь…

– Если на берегу стреляли, значит, Савельев до него добрался… – вслух рассуждал Чириков. – Если же он не возвращается, значит, и гичка тоже повреждена…

– Тогда почему боцман не зажёг четыре костра, как было условлено? Или он забыл про сигнал?

– Ах, если бы у нас были ещё шлюпки! – сокрушался Чириков. – Теперь мы просто не в состоянии ничем помочь тем, кто на берегу… Нам остаётся только ждать!

Занялся новый день – ясный и тихий. Он подарил Чирикову ещё одну недолгую радость.

К часу пополудни в каюту к нему влетел Елагин и, забыв о субординации, вскричал с порога:

– Лодки, лодки, Алексей Ильич! Наши возвращаются!

Они выбежали на палубу.

Елагин ткнул перстом в сторону залива.

Чириков радостно припал к зрительной трубе – точно две лодки, большая и малая: «Конечно же это – лангбот и гичка!»

Но не прошло и пяти минут, как улыбка сползла с его лица: это были чужие, остроносые, лодки с высокой кормой.

Малая лодка вскоре повернула вспять. Большая лодка явно направлялась к пакетботу. Она подошла на такое расстояние, что Чирикову стали видны сидящие в ней люди.

Гребцов было четверо. Они держали короткие вёсла и гребли у бортов, не опираясь на уключины, как это принято у русских. На корме лодки находился человек в красной одежде.

Когда лодка подошла ближе, он встал и крикнул дважды:

– Агай! Агай! – махнул рукой, приглашая следовать за собой, и уселся на место.

Лодка тотчас развернулась и быстро пошла к берегу.

– Что он говорит? Нам следовать за ними? – спросил Елагин.

– Куда, штурман? На скалы? – хмуро ответил вопросом на вопрос Чириков.

Толмач не смог перевести слова незнакомца.

Неизвестная лодка тем временем вошла в залив и скрылась из вида.

До вечера на пакетботе продолжали ждать хоть каких-то сигналов с земли. Но лодки больше не появлялись, огней на берегу тоже не было.

К ночи Чириков приказал отойти подальше в море, опасаясь возможного нападения. Следующим утром они вернулись назад. И снова весь день прождали напрасно. И ещё одну ночь. И ещё один день…

Двадцать шестого июля капитан созвал консилиум.

– Что будем делать, господа?

– Нынче восемь суток, как ушёл Авраам Михайлович Дементьев… – сказал Плаутин. – Он – офицер опытный, исполнительный. Если не дает о себе знать…

Плаутин осекся, умолк, страшась огласить очевидное.

Елагин, с трудом подбирая слова, закончил за него:

– Теперь уже понятно, господа, что с нашими людьми случилась беда. Американцы, коих мы видели, не дерзнули подойти к пакетботу. Значит, оные в пропаже команды Дементьева повинны. Разве не так?

Никто не ответил.