Крест командора

Чириков хмыкнул. Слуга вскинул голову, вскочил и поклонился капитану.

– Как хозяин? – спросил Чириков.

Слуга хотел что-то сказать, но тут Дементьев открыл глаза. Узнал начальника и попытался привстать.

– Лежите, лежите, сударь, – Чириков снял треуголку, присел на лавку, ловко придвинутую слугой. – Наслышан о вашем приключении. Поздравляю, Авраам Михайлович, с боевым крещением! Вы держались молодцом!

– Рад стараться, ваше высокоблагородие, – ответил Дементьев строго, как велит устав, но не сдержал при этом мальчишеской улыбки.

Чириков улыбнулся: флотский мастер был ему симпатичен. Прямой взгляд и волевой подбородок Дементьева выдавали в нем человека чести. Весь облик его как будто говорил: «Не смотрите на мою молодость! Льстить я вам не стану, но положиться на меня вы можете!»

«Он напоминает меня двадцатилетнего», – подумал Чириков. Хотя флотский мастер был моложе его всего лет на восемь-девять, капитан чувствовал себя рядом с ним умудрённым жизнью человеком, к тому же был его прямым начальником. А начальственный ранг заставляет и думать, и говорить иначе:

– Я уже доложил капитан-командору о вас рапортом. Надеюсь, ваш поступок, господин флотский мастер, будет оценён по достоинству… – со значением произнес Чириков.

Дементьев закашлялся. Слуга поднёс питье. Сделав несколько глотков и переведя дух, Дементьев сказал:

– Сие моя обязанность, господин капитан-поручик. Я сделал то, что должно.

Чириков одобрительно кивнул и спросил:

– А известно вам, сударь, что почитал покойный государь наш Пётр Алексеевич главным для моряка? – И, не дожидаясь ответа, произнес: – Чувство долга, подкрепленное личным мужеством! В свой черёд долг и мужество офицера могут проявиться токмо в служении…

– Сие, Алексей Ильич, вы нам ещё в морской академии говорили…

– Не всё было вам тогда говорено, – в голосе Чирикова промелькнули менторские нотки. – Вот послушайте! За несколько дней до Гангутского сражения эскадра наша, ведомая государем, попала в жуткий шторм… Отчаянная была ситуация: ночь, берега не видно, даже самые опытные мореходы пришли в панику. А Пётр Алексеевич вместе с несколькими матросами бросился в шлюпку и, невзирая на мольбы приближенных, чтобы он не подвергал себя такой опасности, поплыл к берегу…

Чириков внимательно посмотрел на Дементьева:

– Когда же и на шлюпке матросы запаниковали, государь сказал им: «Чего боитесь? Царя везете! С нами Бог!» Они сумели-таки добраться до берега, разожгли костёр и огнем указали путь всей эскадре. Урок ясен, господин флотский мастер?

– Куда яснее, – ответил Дементьев и деловито спросил:

– Когда прикажете выступать к Якутску, Алексей Ильич?

Чириков покачал головой:

– Ну-ну, сударь, вы воспринимаете мои уроки слишком буквально. Сначала в себя придите. На ноги встаньте…

– Я вполне здоров, господин капитан-порутчик!

– Горячность вашу понимаю… Но разрешить вам ехать в таком состоянии не могу. Поправляйтесь, тогда и в путь тронетесь… – Заметив, что Дементьев поджал губы, Чириков добавил построже: – Никаких споров, сударь! Вы Отечеству живым-здоровым надобны. Не забывайте – нам с вами еще в Ост-Индию дороги торить…

Попрощавшись, он вышел на улицу и, похрустывая снегом, пошел к длинному магазину[32], построенному прошлой осенью нарочно для экспедиционной поклажи.

Около дверей топтался караульный – фузилёр из иркутского батальона. Вид у служивого был далеко не воинственный: старый долгополый стрелецкий кафтан и нагольный полушубок поверх него. Новые мундиры в Сибирь так и не поступили, а с морозом не поспоришь.

Фузилёр издали окликнул его, но признал начальство, при приближении неуклюже взял на караул. По приказу Чирикова открыл сарай. Прислонив фузею к стене, непослушными пальцами высек огонь и запалил смоляной факел.

– Где груз, что прибыл давеча? – спросил Чириков.

– Тута, ваше высокородие, – фузилёр подхватил фузею и двинулся в дальний угол, освещая факелом дорогу.

Свет пламени вырвал из темноты груды мешков и снаряжения. Чириков внимательно осмотрел всё привезенное Дементьевым. Задержался у чугунных пушек, присел на корточки, приказал:

– Посвети! – прочёл надпись на стволе: «Каменьско заводъ 1733», похвалил: – Хороши!

Семен Челюскин рассказывал Чирикову, что пушки для экспедиции отливал лучший уральский мастер Панкрат Евтифеев. Орудия его выделки участвовали во многих баталиях. Рядом с пушками отдельной горой лежали ядра из Перми, дальше – тяжёлые плехты и более лёгкие дреки и верпы из Воткинска[33], медные котлы с демидовских заводов, канаты, парусина из Вологды, сухари из Красноярска…