Крест командора

– Нет, сие ложь! – отвечал Гвоздев. Плечи у него заломило – вспомнил дьячка из охотской пыточной избы: «Что за манера у лягавых: ни привета, ни подхода. Сразу обухом по голове – отвечай!»

Шумно втянув воздух и пожевав толстыми, точно вывернутыми наружу губами, Мерлин продолжал:

– Верно ли, что на протяжении двух зим вы нарочно морили морских служителей голодом, не выдавая им хлебное и денежное жалованье?

Прямо глядя в лицо подполковнику, Гвоздев ответил:

– И сие не верно, ваше высокоблагородие.

– Врешь, собака! – Мерлин уставился на него ненавидящим взглядом.

«Такому ничего не докажешь», – подумал Гвоздев, но попытку объясниться все же сделал:

– Два года, ваше высокоблагородие, на Камчатке безрыбица была. А это здесь хуже, чем неурожай на матерой земле. Связку юколы негде купить было. О хлебе и говорить нечего. И я, и Спешнев, сами хлебного жалования не имели… Вкус хлебный, почитай, забыли, наравне с прочими…

Мерлин ещё раз пристально оглядел Гвоздева и неожиданно развеселился:

– Не больно похож ты, геодезист, на голодающего… Ну ладно, с этим разберемся, – он снова построжел. – Отвечай по следующему пункту. Содержал ли ты всенародно извещавшего на тебя словесно матроза Леонтия Петрова под своим караулом? Пытал ли ево голодом? Велел ли не выпущать из-под стражи на розыскном съезжем дворе ни на малое время, разве окромя телесной нужды?

– Это было, господин подполковник. Морской служитель Леонтий Петров был мною арестован и допрошен, но к допросному листу руки не приложил.

– Отвечай, по какому делу матроз сей арестован?

– В январе прошлого года изнасильничал блудным грехом жену служивого человека Крупышева, пока тот был в отлучке. Присвоил себе его медный котёл ценой в тридцать лисиц, два мешка сладкой травы стоимостью двадцать лисиц и другие пожитки. Жил Петров в доме Крупышева и полностью разорил его до прибытия хозяина. Крупышев и донёс мне на Петрова. Заковав злодея в железа, отправил его на съезжий двор, где он и вскричал на меня «слово и дело государево». Для разбирательства по сему доносу хотел я отослать его к Охотскому правлению, да штюрман Генс отказался взять Петрова на борт. Посему он до сих пор на здешнем съезжем дворе и обретается.

– Сие является подозрительным, – снова пожевал губами Мерлин, напомнив Гвоздеву морского диковинного зверя, коего промышлял он с тем же Петровым в позапрошлый голодный год.

Мерлин пристукнул пухлой ладошкой по столу и произнес назидательно:

– Не слыхано такое, чтоб ответчик показателя содержал под своим караулом…

Он надолго замолчал. А Гвоздев, потрогав правую порванную мочку, подумал, что поступил верно, не сказав Мерлину, как признался на допросе Петров, что это он прострелил ему ухо во время штурма острожка. Тут-то подполковник точно усомнился бы в его непредвзятости, а ведь поступил он с Петровым по совести, а вовсе не из мести.

Гвоздев вспомнил, как, гнусно ухмыляясь, сетовал Петров:

– Жаль не снес тебе башку, ваш бродь! А ведь целил в неё. Жаль, промазал…

– Чем же я так досадил тебе, Леонтий? – искренне изумился Гвоздев.

Петров смачно выругался и ответил:

– Заносишься больно. Сам из простых, а хорохоришься, будто царёв сродственник…

– Как же иначе? – снова удивился Гвоздев и словно другими глазами взглянул на старого сослуживца. – Я же должность исправляю. А служба и дружба рядышком не ходят. Еще Пётр Великий обязал корабельных капитанов и прочий начальственный люд с матросами не брататься, дабы поблажки не было. Сам посуди, без дисциплины какая служба!

– Ну служи, служи, ежли ты такой правильной, – прищурился Петров, – а мы поглядим, что из энтого выйдет…

Мерлин прервал воспоминания. Строго приказал:

– Дела, господин геодезист, передашь новому командиру – Добрынскому. День тебе даю на это. А после поедешь со своим доносителем в Охотск. Там разберутся, кто прав, а кто виноват. Пока же полагай себя под домашним арестом.

Добрынский оказался человеком молодым, простодушным и разговорчивым. Принимая у Гвоздева острог, он между делом поведал, что в Охотск вместе с ним отправятся и Иван Спешнев, и Генс, а так же доносители Петров и Скурихин. Последний обвинил Спешнева в растрате казенного имущества. А ещё рассказал Добрынский, что в день их отъезда состоится публичная казнь бунтаря Харчина и девятерых его соплеменников, а также огласят приговор тем русским, кого следствие посчитало виновными в лихоимстве.

– Кто ж они? – спросил Гвоздев, будто сам все эти годы не вёл разбирательства.

Добрынский, гордясь своей осведомленностью, назвал имена:

– Вместе с камчадальцами будут повешены комиссар Новгородов, пядидесятник Штинников и сборщики ясака Сапожников и Родихин. На них более всего указывали. Да ещё кнутом накажут шесть десятков казаков и ясашных сборщиков…. Чтобы впредь красть неповадно было…

На улице, как будто в подтверждение слов нового командира, бойко застучали топоры, запели пилы. Гвоздев выглянул в окно: плотники на площади перед часовней, построенной вместо сгоревшей церкви, возводили помост и виселицу.

– А Сорокоумова Алёшки, случаем, среди наказуемых не припомните? – поинтересовался он.