Крест командора

Лицо его, перекошенное гримасой гнева, было ужасно: выпученные глаза побелели, щёки приобрели синюшный оттенок. Кажется, ещё миг – и его хватит удар…

Таким Катя его никогда не видела.

Она хотела сказать, что других мужчин в её жизни не было, но молчала, ибо это оказалось бы не всей правдой, а только частью её. Как передать Григорию Григорьевичу ужас, который она пережила, когда подверглась нападению насильника? Как объяснить, что хотя она чиста перед ним, но полюбила другого? Глядя в его взбешённое лицо, она не могла сейчас сказать: любила ли Григория Григорьевича вообще…

– Я же холил и лелеял тебя, я же верил тебе, пуще чем себе самому… Ах ты лярва бесстыжая… – распалялся всё больше Скорняков-Писарев и под конец разразился такой грязной бранью, какой не ругается даже manants[58].

Катя заметила, что он судорожно стискивает могучие кулаки.

«Сейчас ударит…» – подумала и испугалась. Испугалась и обрадовалась одновременно. Ударь он её, и, наверное, душа освободилась бы от тяжести всех свершенных и не свершенных грехов.

– Я более не люблю вас, – еле слышно, но твердо произнесла она, развязывая ему руки.

Но он не ударил ее, а только бухнул кулачищем по столу с такой силой, что высоко подпрыгнула посуда. Кате показалось, что покачнулись образа в красном углу. Она перекрестилась. Скорняков-Писарев плюнул на пол, глянул на неё так, что хоть сквозь землю провались, и тяжело вышел из горницы.

Она услышала, как стукнула дверь, и опустилась на скамью. Её располневшее тело заколыхалось от рыданий.

Когда Катя успокоилась, ей совсем не к месту вспомнилось, как в отрочестве играла она с дворовыми девками и парнями в горелки. Играющие стояли по парам, в затылок друг другу. По сигналу пары разбегалась в разные стороны, а одинокий игрок ловил их, приговаривая:

– Горю, горю пень… Горю, горю пень…

– Чего горишь? – отзывались остальные.

– Девки хочу!

– Какой?

– Молодой да баской! – говорил парень, изображая формы красавицы, какую хотел заполучить.

– А любишь? – со смехом спрашивали его.

– Люблю…

– А черевички купишь?

– Куплю!

– Прощай, дружок, больше не попадайся!

«Как же я попалась в сети к лукавому? – впервые прямо спросила себя она. Прежде боялась об этом даже подумать и после исповеди у батюшки ещё не до конца осознавала свой грех, а теперь словно глаза открылись. – Ведь прав Григорий Григорьевич: он мой муж, отец моего дитя. А я посмела мечтать о другом мужчине. Кто он мне, откуда это наваждение?»

Она встала на колени, зашептала горячо:

– Не доведи, Пречистая Дево, воли моей попущатися, исцели душу мою от греховных помышлений…

Но, молясь, думала о Дементьеве, о себе, о Григории Григорьевиче.

«Из жалости любовь не выкроишь» – это Катя хорошо поняла теперь. Она все эти годы жалела Григория Григорьевича и принимала жалость за любовь. Да, он был её первым и единственным мужчиной, да, его дитя носит она в себе. Но любовь…

Чувство Дементьева вспыхнуло внезапно и не поддавалось доводам разума, твердящего, что не ко времени оно, что не может она, во имя будущего ребенка, отказаться от Григория Григорьевича, что нет будущего у неё с этим молодым офицером, ибо разделяет их пропасть: она ссыльная, да ещё тяжела… Катя понимала, что греховны её помыслы, что жизнь на земле для счастья человеческого вовсе не приспособлена, что не имеет она права даже думать о нём, вспоминать его глаза, лицо… Но что поделать, если даже при взгляде на образа – видит его…

За спиной раздалось негромкое покашливание. Катя так была поглощена своими переживаниями, что не услышала вошедшего. Не вставая с колен, она обернулась и встретилась взглядом с человеком, о недопустимости встречи с которым только что молила Провидение.

Она махнула рукой, будто прогоняя видение, и покачнулась.

Дементьев бросился к ней, помог подняться:

– Вы испугали меня, Екатерина Ивановна. Нельзя так волноваться в вашем положении…

– Скорее уходите! Вам нельзя здесь быть! – испугалась, в свою очередь, она. – Муж сейчас вернется…

– Нельзя так волноваться, – повторил Дементьев. – Я ведь к вам…

– Что случилось?

Он заговорил сбивчиво и бессвязно, торопясь рассказать всё и боясь, что она не станет его слушать… Говорил, что мечтал снова встретиться с ней, что был отправлен на строительство лесопильни, что полюбил её еще тогда, когда увидел впервые, и теперь ещё сильнее любит её…

Глаза его горели. Он попытался взять её за руку. Катя отстранилась и сказала совсем не то, что хотела:

– Я не могу любить вас, сударь. Я замужем…

– Он не муж вам, я знаю.

– Это не важно. Дело не в нём, а во мне, – она старалась говорить как можно спокойнее. – Нам не надобно боле встречаться…

Он видел, что слова даются ей с трудом:

– Вы не любите меня?

– Прошу, оставьте…

Ей было больно смотреть, как судорожно искривилось его лицо – вот-вот заплачет, словно ребенок. Она испугалась, что тогда не сможет остаться строгой, и снова попросила:

– Ступайте же! Это невыносимо…

Он склонил голову и, резко повернувшись, вышел из горницы.

В сенях Дементьев лоб в лоб столкнулся со Скорняковым-Писаревым.