Крест короля

— Я плохо служу вам, государь? — удивленно спросил рыцарь, подумав про себя, что король каким-то образом прочитал его мысли.

— Отлично служишь и сам это знаешь. Но я просил тебя остаться здесь на год, ты же сам согласился служить и второй, так что с моей стороны не совсем благородно дольше тебя удерживать. И твой отец слишком стар — а вдруг не дождется? Но дело даже в ином. Вот этот рыцарь приехал за тобой с поклоном от Луи и с письмом от королевы Элеоноры, моей бабушки. А так как ты, не в пример своему другу, обучен грамоте лучше любого ученого монаха, то прочти послание — и сам все поймешь.

Эдгар взял поданный королем маленький свиток, развернул и быстро пробежал глазами. Его густые темные брови сдвинулись, губы плотно сжались:

— Я так и думал! Я тоже не верил, что короля Ричарда нет в живых.

И тотчас обернулся к барону, все это время не отводившему от него взгляда:

— Кто вы, рыцарь? Откуда вы знаете моего молочного брата Луи?

— Он если и не спас мне жизнь, то помог ее сохранить, — спокойно ответил барон. — А я, как мне сейчас рассказал Анри, оказывается, помог ему сохранить жизнь короля Ричарда. Это от меня Луи научился метать нож. Мое имя — Фридрих Тельрамунд.

Назвавшись, он еще внимательнее посмотрел на Эдгара. И был приятно удивлен: взгляд молодого рыцаря выразил непритворный восторг:

— Боже мой! Самый знаменитый рыцарь Германии! Какая честь… Я — Эдгар Лионский.

Фридрих постарался скрыть вздох облегчения, но не сумел.

— Я тоже о вас слышал. И не только от Луи. Ну так как? Поедете со мной к старой королеве?

— К старой? — с недоумением переспросил Эдгар. — Ах да! Все, кто ее видел, так о ней не говорят, мессир Фридрих. А я… Если его величество меня отпускает…

— Его величество не отпускает, а посылает тебя! — Анри Иерусалимский вернулся к столу и жестом пригласил рыцаря сесть рядом с ним и с его другом. — Я посылаю тебя к моей венценосной бабке и прошу передать ей, что умираю от зависти, потому как не могу поехать вместе с вами. Э-э-эх, все, в чем я могу упрекнуть короля Ричарда, — так это мое родство с ним. Не будь этого родства, меня бы не сделали королем, и я мог бы, как прежде, делать то, что мне хочется, а не то, что обязан… Ну что ты уставился на кувшин, мессир Эдгар? Вот еще один кубок — Скарлет, как знал, притащил его сюда. Наливай себе вина и выпьем за ваше предстоящее путешествие!

Глава 5 «Возьми и меня с собой!»

— Но отчего же все-таки его изгнали? И как можно было изгнать рыцаря, который прославился столькими подвигами? Ведь даже у нас во Франции менестрели выучили баллады о нем! А германские миннезингеры[15], я слыхала, и теперь поют их повсюду. Рыцарь, который победил разбойника Берхольца и спас от него целый город! А еще изгнал из святой обители нечестивого барона и заставил освободить из темницы монахов. Я слыхала еще о множестве его подвигов, только не все теперь помню. И вдруг император Фридрих, — который так ценил мужество и доблесть, — обрек этого героя на изгнание?

Мария сидела на краю постели, обсасывая персиковую косточку и задумчиво следя за маленькой летучей мышью, которая прицепилась к резному верхнему карнизу окна и, висела вниз головой, время от времени раскрывая свои перепончатые крылья, будто собираясь лететь, но каждый раз вновь их складывая.

Окно было завешено полупрозрачной кисеей, и сквозь нее проступало темное серебро пропитанного лунным светом неба. Сам диск полной луны прятался где-то над крышей и не был виден, но его сияние наполняло мир. И, как бывает ночами, в которых безраздельно властвует луна, все кругом стихло, заколдованное этим нереальным, призрачным светом. Город замер и молчал. И все, что виделось за тонкой, чуть колеблемой дыханием ветра тканью, выглядело неживым и ненастоящим. Белые плоские крыши и черные силуэты башен крепостной стены. Белая лента улицы, наполовину проглоченная черной тенью дома. Даже при самом ярком солнце не бывает такого невероятного контраста белизны и черноты, как в торжественном, магическом свете громадного лунного диска.

Эдгар привстал, откинув простыню, и потянулся, наслаждаясь чистотой постели и своего тела. Три дня, проведенные в седле, среди песков равнины и заросших пыльными рощами холмов, постоянно прилипшая к телу рубашка, сквозь которую ощущалось обжигающее давление кольчуги, терпкий запах конского пота и пота собственного, тяжесть шлема и боль в глазах, уставших от яркого солнца и от проникающего под полуопущенные ресницы песка. Теплая, с тухлым привкусом вода в разогретой солнцем фляге, которую хотелось осушить двумя глотками, но приходилось с усилием вновь затыкать пробкой — где-то еще колодец и не пересох ли в такую жару? Все это было привычно, но утомляло по-прежнему.