Крест мертвых богов

Он жил, вернее, снова выживал, день за днем, принуждая себя, подстегивая яростью, которая теперь полыхала в Никите постоянно, сжигая разум и те ростки милосердия, что появились было в Озерцове. Мне же выпало стать невольным свидетелем этого постепенно усугубляющегося безумия, поскольку, обосновавшись в Оксаниных комнатах, Озерцов оказался в таком же одиночестве, что и я. Одиночество Никита переносил плохо. Он более не грозил и был внешне спокоен, но синие прежде глаза чернели, выдавая накапливаемое внутри напряжение. Я же мог помочь только одним – собственным присутствием, которое странным образом успокаивало комиссара.

Постепенно жизнь наша приобрела черты некоего ритуала, включавшего раннее пробуждение, умывание, одевание, завтрак, пустой, черный да горький чай – и все молча, без слов и знаков, без попыток с моей либо Никитиной стороны нарушить заведенный порядок. Домой мы возвращались тоже вместе, ужинали, и лишь потом, после ужина, когда Евдокия Семеновна, поставленная распоряжением Озерцова следить за домом да готовить еду, убирала со стола, наши пути расходились.

По вечерам Никита напивался, я же – привычно и почти без страха – принимался крутить барабан револьвера… трижды поворот, затем к виску и на спусковой крючок.

 – П-почему ты просто не застрелишься? – сегодня впервые за три месяца Никита нарушил молчание. – Ам-мериканка… блажь.

После поллитры мутноватого самогона, запасы которого пополнялись Евдокией Семеновной с той же тщательностью, что и запасы чая, Никита выглядел почти нормальным, бесовской черноты в глазах поубавилось.

 – Наверное, из-за страха. Духу не хватает.

 – Врешь, к-контра, – Озерцов икнул и спешно зажал рот рукавом. Отдышался, вытер отсутствующий пот и только после этого продолжил: – Врешь, что духу не хватает… сколько раз ты уже так? Вечер за вечером крутишь и стреляешься? Долго… и это ж каждый раз решаться… в другом причина. Это Он тебе мешает!

 – Кто?

 – Бог. Он в твою жизнь лезет, Он ко всем лезет… говорят, волю дал, разум, свободу… какая это свобода, если чуть что не по нраву, сразу наказывать? Выпей со мной.

Я выпил, самогонка отдавала древесной стружкой и была нестерпимо едкой.

 – На, закуси, – Никита протянул ломоть хлеба, к которому прилипли белые кристаллы соли.

 – А теперь скажи, ты в Бога веришь? – он сидел, чуть покачиваясь, упираясь обеими руками в край стола, будто желал встать, но не решался, неуверенный в том, что устоит на ногах.

 – Верю.

 – И крест носишь?

 – Ношу.

 – И ей нацепил… и мне… мне твой крест помог, а ей нет. Почему?