Крест мертвых богов

 – Ты вот думаешь, что я – озлобившийся сукин сын, совсем без совести, и злопамятный ко всему. Да плевать мне на твоего Харыгина, мне без Оксанки на все плевать стало… только не привык я работать вполсилы, а про госпиталь наш странные слухи пошли, дескать, мрут там люди, как мухи по осени. Я проверил, и вправду мрут, особенно мужики с чего-то, будто эпидемия какая…

 – Лекарств нет, материалов нет, элементарного не хватает.

 – Не хватает, – согласился Никита. – Я ж все понимаю, только вот и раньше элементарного не хватало, но ведь как-то управлялись… на вон, почитай лучше.

Он протянул бумагу. Руки дрожат, губы дрожат, того и гляди либо разорется, либо расплачется… хотя плакать Никита не умел.

По белому листу ползли кривые строчки, неровные, какие-то кособокие буквы испуганно жались друг к другу, сплетаясь в слова и фразы.

«…признаю вину… нарушив данную клятву… долг врача… злонамеренно и по предварительному сговору с лицами, фамилии коих прилагаю… имею прямое отношение к смерти некоторых пациентов госпиталя… не желаю становиться жрецом Молоха… не желаю, отдавая жизнь, плодить смерть… в содеянном не раскаиваюсь… Господь да смилуется над моей душой… Анечку не пожалели… к чему теперь… бесов изничтожая… зло, сотворенное мною, всем во благо».

 – Ну? – Никита чуть успокоился, во всяком случае, глаз его дергаться перестал. – Видишь? В содеянном не раскаивается. Убивал твой Харыгин людей, тех, которые к нему за помощью шли, добрый человек, правда? Честный. Интеллигентный. Гнилая скотина!

Я вернул лист с признанием, но строчки так и стояли перед глазами. Федор Николаевич, Федор Николаевич, что же вы натворили… одно дело – разговоры, рассуждения, и совсем другое – самому, своими руками.

 – Кури, – разрешил Никита. – И не молчи, ненавижу, когда ты замолкаешь.

А чего сказать-то? Крепкий Гришкин табак вяжет горечью и почти сразу пробивает на кашель, а нормального по нынешним временам не достать.

 – Ты б бросил это дело, а? – Никита совсем спокоен, и вид у него слегка виноватый. – Смотрю, как ты кашляешь, и боязно становится, не чахотка ли…

 – Нет.

 – А у меня мамка чахоточная была, и сестра тоже. Я вот не хочу так умирать, чтоб медленно и без надежды, это ж как приговор, верно? Таешь, таешь, тело живо, но будто изнутри гниет… хотя гниет – от сифилиса. Что пялишься? Неприятно слышать? А жить, знаешь, как неприятно, когда кто-то рядом с тобой подыхает? Воняет, заходится кашлем, бормочет чего-то, просит… есть просит, пить просит… а прикасаться противно, боязно, а ну как заразишься.