Крест на моей ладони

— Когда до Хелефайриана доходили слухи, — сказал он, — что в Троедворье нас называют не Дивным Народом, а исключительно никчёмьем и дивнюками, все приходили в ярость. А Долерин говорил, что на правду злиться глупо. Что уже много столетий мы действительно не сделали ровным счётом ничего полезного. Что если мы вдруг исчезнем из мира, то никто этого даже не заметит. И, тем более, никто не станет сожалеть о такой потере. А дальше он стал всевладыкой. — Голос у хелефайи дрогнул, он немного помолчал и сказал: — Тут вампиры в очередной раз подняли восстание против высокого координатора и верховного предстоятеля, их бунты всегда охватывали и Лигу, и Альянс. На этот раз кровохлёбы добивались не только равных прав с ранговиками, но и легализации волшебства. Впервые со времён сокрытия прозвучало требование вернуться в большой мир. Тогда вампирами правил всеповелитель Бернард. А Долерин сразу же предложил ему союз. Всевладыке тоже не нравились нычки и потайницы, он считал, что, прячась в них, волшебный мир губит сам себя.

— И это правда, — ответила я.

Элунэль кивнул.

— Своего друга и побратима Бернард защищал до последнего. Он остался прикрывать отход, а мне приказал увести Долерина. Твердил, что без него наш мир опять превратится в гнилое застывшее болото. Я послушался, дурак. Нам надо было остаться с ним, смерть в бою с гвардейцами была бы достойной концовкой и нашего дела, и наших жизней.

— Так ты был побратимом вампира? — не смогла я поверить услышанному.

Глаза Элунэля полыхнули яростью.

— Бернард остаётся моим братом и в посмертии! Он и Долерин.

Хелефайя отвернулся.

— Бернарда всё же сумели взять живым. И сожгли. Прямо там же, у входа в узкое ущелье, где шёл бой. Они все были такими смелыми с израненным до полусмерти людем. Совсем не боялись того, кто даже пошевелиться не мог, отважно и решительно плевали ему в лицо и били ногами по свежим ранам. — Элунэль перевёл дыхание, вытер слёзы и сказал: — Нас взяли на выходе из ущелья. Поскольку хелефайи всё ещё продолжали оставаться любимейшей игрушкой Великих Мирохранителей, казнить или наказывать каторгой наш народ не стали. За всё должен был расплатиться владыка Хелефайриана. А нас всего лишь на семьсот семьдесят семь лет отрешили от милости Всесовершеннейших, подчинили правителям Лиги и Альянса наравне с магами и оборотнями. Ладно ещё, ануну продолжают присылать. — Элунэль улыбнулся с такой безнадёжностью, что мне сдавило горло.

— А что было с Долерином? — хрипло спросила я.

— Заменить его в смерти мне не разрешили, — ответил Элунэль, — но позволение разделить с ним Тропу Позора, взять себе половину его боли во время потёмочной казни, самой страшной из всех возможных, я у Предрешателей вымолил. Так что закончилась она вдвое быстрее, чем должна была. А Бернарду я так и не смог ничем помочь.

— Нет, — сказала я. — Ты подарил ему веру в удачу и победу. Умирая, он верил, что его братья живы, а значит, будет жить и мечта, за которую вы сражались. Что она обязательно станет реальностью. Только благодаря этой вере Бернард мог превратить свою казнь в бой и одержать в нём победу. Все те, кто был свидетелем его смерти, унесли в сердце сомнения в правильности нынешнего облика волшебного мира и смогли передать их своим детям и друзьям. А те передали своим детям. Дело, ради которого жил и умер Бернард, не погибло. Теперь, благодаря сомнениям, которые он оставил в сердцах людей волшебного мира, предводитель нового восстания обретёт гораздо больше сторонников и сможет победить. А значит победит и Бернард. Победит благодаря твоей помощи.

Звучало всё это возвышенно и патетично до театральности, но Элунэлю были нужны именно такие слова, ему необходима величественная и счастливая концовка жестокой истории, пусть и воображаемая, разыгранная в театре одного актёра. Слушал он меня с напряжённым, острым вниманием, так, что даже маскировочная личина исчезла.

— Кто тебе об этом рассказал?! — вскричал Элунэль, до синяков стиснул мне запястья. — Кто?!

— Никто, — с растерянностью ответила я. — Это ведь очевидные вещи, их не поймёт и не озвучит только полный дурак.

Элунэль ослабил хватку, прижался лбом к моим рукам. Верхушки ушей отвернулись к затылку, кончики беспомощно обвисли.

— Вы очень похожи… То же самое, почти слово в слово, сказал мне Долерин о Бернарде перед тем, как мы взошли на Тропу Позора. И с Бернардом вы похожи… У тебя такое же сострадание к боли слабых и нелепое стремление навесить на себя грехи их обидчиков, как и у него. В тебе живёт их убеждённость, что судьбу можно отринуть, что обычным людям под силу изменять мир. У вас одна и та же беззащитная хрупкость цветка и сокрушительная мощь боевого металла. Вы так похожи, что становится жутко.

Я мягко высвободила руки.

— Нет, Элунэль, ты ошибаешься. Мы — разные. Совсем разные.

— Да, — ответил он. — Разные. — Верхушки ушей поднялись, развернулись вперёд. — При всём сходстве ты совершенно другая. Ты гораздо сильнее и мудрее моих братьев. Ты можешь победить. Ты сумеешь отличить истинный путь от призрачного, который сгубил Бернарда и Долерина.