Крест в круге

За три дня до отъезда ей приснился сон. Ее сын, ее Боря пришел к ней в грязной рубашке с закатанными рукавами, остановился в дверях и тоскливо позвал:

– Мама… Мамочка… Я всю жизнь ждал тебя… Мне было так плохо без тебя… Мне было так одиноко… А теперь ты опять уезжаешь…

Она бросилась перед ним на колени, целовала его руки и кричала, заливаясь слезами:

– Мальчик мой!.. Прости меня!.. Ты – самое дорогое, что есть у меня!.. Ты и твой отец… Прошу тебя, не бойся! Мы обязательно будем вместе! Обещаю тебе! Ты только жди…

Борис отступил на шаг, попятился к дверям, беспомощно протягивая к ней руки, и прошептал:

– Я буду ждать, мама… Я буду ждать…

Мила проснулась и резко села в кровати, ткнувшись кулаком в мокрую от слез подушку и пытаясь сдержать выпрыгивающее из груди сердце.

На следующее утро по радио сообщили о страшном землетрясении в Ташкенте.

«Может быть, что-то случилось с могилкой?» – в смятении подумала она.

Мила перерыла весь дом, перетряхнула все вещи, уже упакованные в чемоданы, но все-таки разыскала мятую бумажку с номером ташкентского телефона, которую ей десять лет назад дала Галинка.

Она слушала длинные гудки в трубке, и с каждым таким гудком все отчетливее приходило к ней осознание конца. Конца целой эпохи. Конца той жизни, в которой у нее ничего не было, кроме страданий, горя и мук.

А в эту самую минуту на окраине Ташкента, в зияющей пасти полуразрушенного дома, в шаге от окровавленного тела мужчины, придавленного тяжелой балкой, надрывно звенел телефон, иногда даже заглушая крик спасенного от верной погибели грудного Вадима Григорьева.

В последний день перед отъездом с Милой беседовала властная женщина с аккуратной стрижкой и безупречно холодным выражением на лице.

– Вы отдаете себе отчет в том, что никогда… повторяю – никогда не сможете вернуться в Россию? – ледяным голосом спросила она. – Вы никогда не сможете побывать в СССР даже в качестве туриста.

Мила на секунду задумалась. Вдруг что-то тоскливо оборвалось в сердце. Если бы оно в эту минуту треснуло, развалилось на куски, из него бы хлынула полноводной рекой накопившаяся скорбь и затопила бы все вокруг – и этот кабинет, и эту подчеркнуто официальную даму, и этот город, и половину страны, в которой оставались навсегда покинутыми маленькая могилка на старом ташкентском кладбище и тонкая птица с распростертыми крыльями на тяжелой напольной вазе.

– Отдаю… – еле слышно ответила Мила.

Уже в самолете она повторяла вслух эти жуткие слова, словно пытаясь сделать себе еще больнее: – Я никогда не смогу вернуться на родину… Никогда… Никогда…

Но она ошибалась. Через тридцать лет она вернулась в Россию. Навсегда… Навсегда…