Крест

Однако когда Симон узнал, что Эрленд покинул свой дом, все то упрямое, тупое безразличие, какое он старался на себя напустить, слетело с него. Тщетно Симон убеждал себя, что никому не известна истинная причина отсутствия Эрленда и что люди обыкновенно болтают невесть что, а в действительности ничего толком не знают. Ему-то, во всяком случае, незачем соваться в это дело. Однако тревога его не покидала. Порой у него даже мелькала мысль поехать в Хэуг к Эрленду и попросить его забыть те слова, что он сказал ему в последнюю их встречу; как знать, не удастся ли Симону найти способ примирить свояка с его женой. Но дальше этих рассуждений дело не пошло.

Симон был уверен, что, глядя на него, ни одна живая душа не заподозрит, какая тоска гложет его сердце. Жизнь его текла своим чередом. Он, как всегда, много времени отдавал управлению усадьбой и имениями, охотно бражничал и веселился с друзьями, ездил в горы на охоту, когда бывал досуг, дома баловал детей и ни разу не сказал ни одного недружелюбного слова жене. Напротив, домочадцам должно было, вероятно, казаться, что между супругами никогда не бывало такого безоблачного согласия, потому что Рамборг стала куда менее взбалмошной и у нее не бывало теперь прежних вспышек ребяческого гнева или обидчивости из-за каких-нибудь пустяков. Но в глубине души Симон чувствовал себя с женой робко и неуверенно; он не мог по-прежнему обращаться с ней так, будто и она еще тоже наполовину дитя, которое он поддразнивает и балует. И он тщетно ломал себе голову, как лучше держать себя с ней.

Вот почему он не знал, как отнестись к ее словам, когда однажды вечером она объявила ему, что снова ждет ребенка.

– Ты, верно, не очень-то рада этому? – наконец выговорил он, погладив ее по руке.

– Но ты-то ведь рад, правда? – Рамборг прильнула к нему, смеясь и плача, и он тоже смущенно засмеялся, прижав ее к своей груди.

– На этот раз я обещаю вести себя хорошо, Симон, и не досаждать тебе своими причудами. Но ты не должен покидать меня, слышишь? Даже если всех твоих свояков и братьев скрутят одной веревкой и поведут на виселицу, все равно ты останешься со мной!

Симон горько усмехнулся:

– Мне некуда уехать от тебя, моя Рамборг… Бедный калека Гейрмюнд едва ли ввяжется в какое-нибудь трудное дело. А он единственный из всех моих родичей и братьев, с кем я еще сохранил дружбу…

– Ох, Симон! – Рамборг тоже засмеялась, но слезы еще катились по ее щекам. – Вашей вражде придет конец в тот самый день, когда им понадобится твоя помощь и ты бросишься им на выручку. Уж я-то знаю тебя, супруг мой!..

Две недели спустя в Формо нежданно-негаданно явился Гюрд, сын Андреса. Рыцаря из Дюфрина сопровождал только его личный слуга.

Встреча братьев произошла без лишних объяснений. Господин Гюрд заметил мимоходом, что он за все эти годы ни разу не навестил в Крюке свою сестру и зятя, вот он и решил поехать к ним погостить; а раз уж он оказался в долине, Сигрид посоветовала ему наведаться заодно и в Формо.

– Вот я и подумал, брат, что, как бы ты ни гневался на меня, ты не откажешь мне и моему слуге в пище и крове на одну ночь.

– Еще бы, – ответил Симон, покраснев до корней волос и потупив глаза. – Я… очень рад, что ты приехал ко мне, Гюрд.

Отобедав, братья вместе вышли со двора. На солнечной стороне спускающихся к реке склонов уже поблекли хлеба… Стояла чудесная погода; внизу, в зарослях ольшаника, Логен теперь уже ласково вспыхивал мелкими серебристыми бликами. Большие сияющие облака плыли по летнему небу – солнечный свет до краев заполнял всю чашу долины, и вздымавшиеся прямо впереди светло-голубые и зеленые горы окутывала дымка летнего зноя и тени бегущих облаков.

За спиной братьев, в загоне, раздался топот копыт по сухой земле – из ольховых зарослей высыпал табун. Симон перегнулся через ограду.

– Н-но, поди, поди сюда!.. Состарился твой Бруксвейн? – спросил он брата. Конь Гюрда вытянул морду через ограду и обнюхал плечо хозяина.

– Ему восемнадцать зим. – Гюрд потрепал коня по шее. – Я хотел сказать тебе, брат мой… Мне думается… это дело… Жаль было бы, если бы оно нарушило нашу дружбу, – вымолвил он, не глядя на Симона.

– Я каждый день сожалел о том, что вышло между нами, – тихо ответил Симон. – И спасибо, что ты приехал, Гюрд.

Они побрели дальше вдоль изгороди, Гюрд впереди, Симон за ним. Наконец они уселись на небольшом каменистом, дожелта выжженном солнцем лугу над самым обрывом. Одуряющий сладкий аромат шел от небольших копен сена, сложенных там, где косе удалось добыть среди камней жалкие пучки низкорослой, перемешанной с цветами, травы. Гюрд рассказал брату о примирении короля Магнуса с сыновьями Хафтура и их единомышленниками. Симон, помолчав, спросил:

– Как ты думаешь, Гюрд, неужто ни один из этих родичей Эрленда, сына Никулауса, не мог бы добиться, чтобы король примирился с ним и вернул ему свое благоволение?