Крестьяне-присяжные

В эту минуту шум на «чистой» половине вдруг смолк: стали к чему-то прислушиваться. Заинтересовались и пеньковцы, но в особенности Недоуздок: он уж давно наблюдал за Гарькиным, который был сегодня особенно игрив и развязен, польщенный вниманием «почетных» гостей. Он сидел против толстого, высокого и массивного, с грубым и широкоскулым лицом, чиновника, очевидно пользовавшегося на «чистой» половине особым авторитетом, что отражалось во всей его фигуре, в его внушительных покрякиваниях, многозначительных «гм», которые он произносил в ответ на обращаемые к нему вопросы. Гарькин и купеческий сын давно подобострастно увивались около него.

– Вы, так сказать, среди мужиков «столпы», – говорил авторитетный чиновник густым басом и особенно напирая на букву «о», едва заметно обращаясь к Гарькину.

– Именно-с, – подтверждал Гарькин кивком головы.

– Вы, собственно, устои, на которых держатся обычаи…

– Так точно-с.

– Дедовские обычаи… Вековые…

– Совсем верно-с!

– Так вы должны между нами и темными мужиками составить, так сказать, звено…

– Завсегда-с.

– Вы обязаны им внушать…

– С удовольствием!.. Помилуйте-с!.. Мы ежечасно-с… И мужички нас слушают…

– То-то и есть. Ведь они глупы…

– Случается-с…

– Вот теперь двуженца будут судить…

– Нда-с.

– Дело это для вас будет темное. А мы знаем доподлинно, кто он такой, этот двуженец!

– Сама-азванец! – крикнул от буфета пьяный купец, у которого с бороды текли потоки водки и падали кусочки приставшей икры.

– Лицедей! – поддержал его представитель.

– Мало!.. Он у меня в учителишках был, сына от торговли отбил, дочь непокорству научил… Жена посты забыла…

.

– Братцы! Собирай шапки, – заторопился Лука Трофимыч, перепугавшись. – К дому пора.

– Погодить бы. Любопытно, – заметил Бычков.

– Непочто… нечего! – строго заметил Лука Трофимыч.

Пеньковцы вышли, а Недоуздок подвинулся ближе к «чистой» половине. В его воображении начинала создаваться драма, которая где-то когда-то родилась из отношений, так напоминавших его собственные к Орише. Ему сильно захотелось выследить суть этой драмы до конца.

V «Смущение»

Молча вернулись пеньковцы на постоялый двор, молча отобедали и затем расселись по углам: каждый из них как будто сосредоточился в самом себе. Впечатления этого дня не были, как прежде, одинаковы для всех пеньковцев… Обстоятельный Лука Трофимыч, против обыкновения, не мог заснуть после обеда и долго, так что успело почти совсем смеркнуться, не переставал вздыхать и говорить такие речи:

– Ну вот, здравствуй! Еще ни уха, ни рыла не видя, а уж, господи благослови, наслушались всего, нагляделись! В мужицкие-то головы уж успели туману напустить. Надурманились! Э-эх, мужики, мужики!.. А Недоуздок вдосталь теперь этого дурману-то набирается, должно… Чего там остался? Примем еще мы с этим мужиком муки!

– Ловкие, парень, эти городские, – высказался наконец Бычков. – Пальца в рот не клади – укусят! Что в зубы попадет – назад не вырвешь… Нет! Вон они как насчет своих-то правое собачатся… Ловко! Ах, чтоб…

– Небось не нам чета, что из медвежьих углов повытаскали. Нас как липку обдери со всех сторон – и не услышим… Лука! Ты слыхал, какие такие есть наши права? – спросил Еремей Горшок.

– А вот погоди – узнаешь. Здесь научат.

– Узнаешь! Глянь, ан в деревню-то и совсем без нравов придешь… Ха-ха-ха! – засмеялся Бычков.

– Это вернее, – боязливо промолвил молчаливый Савва Прокопов, хотел что-то еще прибавить, но испугался, пожевал губами и опять смолк.

Странный мужичок был этот Савва Прокофьич. Многие, видевшие его смиренную фигуру среди присяжных, пожимали плечами; одни считали его выжившим из ума, другие говорили, что он «забываться стал», третьи просто считали его сонулей. А Савва был когда-то заведомый балагур, увлекательный сказочник и для выражения своих мнений не считал нужным выжидать благоприятных случаев. Давно то было, – еще когда Савва Прокофьич звался Савкой, – сидел Савка в лесу со своею невестой. Кругом – тишь лесная, над ними птицы чирикают; заяц один-другой выбежит из-за куста, посмотрит – и тягу; еж, побеспокоенный в минуты своего дневного сна, пробежал, ничего не видя, и врезался всею тонкою мордочкой в муравейник. Савке было хорошо: расходился Савка, стал Савка вольные мысли перед своею невестой высказывать, рассказал Савка веселую штуку про то, как барин к горничной пробирался. Увлекся Савка – и вдруг: а-ах! Дикий крик вырвался у Савки, он схватился за голову и отскочил как раненый зверь. Пред ним стоял барин в охотничьем костюме, в одной руке ружье, в другой нагайка… Два года он не видал после того своей невесты, его услали в дальнюю деревню.