Крестьянин и тинейджер

Свет горел. Синяя штора в гостиной была чуть приоткрыта. Гера ухватился руками за железный подоконник, встал на носки и заглянул в окно. Увидел мать с отцом, сидящих за столом. Мать поправляла отцу воротник рубашки. Отец, позевывая, рассказывал что-то веселое. В кресле под желтым шаром абажура расположился дядя Вова. Прихлебывал из кобальтовой чашки, откусывал от краешка печенья, слушал отца и вежливо смеялся в ладошку.

Гера отпустил подоконник и шагнул в сторону. За соседними домами был парк. Гера направился к нему и скрылся в нем. Бродил во тьме его аллей, потом – он сам не помнил, где он потом бродил. К половине второго ночи прибыл без приключений на вокзал и сел в знакомый поезд. Спал весь остаток ночи, все утро пролежал, упершись неподвижным взглядом в потолок вагона, и в полдень был в Пытавине.

Почти за двое суток до того, едва оставшись в одиночестве, Панюков испытал такой приступ зуда в ногах, какого не испытывал давно. Усевшись перед тазом на полу посередине избы, он макал марлю в ледяной раствор борной кислоты, стонал и жмурился от муки, и повторял:

– Убил бы гада... Ох, убил бы гада.

Он сам бы не сумел ответить, кто этот гад: пацан московский, который так обидно посмотрел ему в глаза; или пытавинский бугор Кондрат с его несчастными кроликами; или Игонин; или же Вова, подсунувший ему без спросу этого парня из Москвы, – а парень взял вот и уехал, но перед этим так нехорошо смотрел в глаза...

Он макал и макал марлю в раствор, и отжимал ее, потом прикладывал к своим опухшим красным голеням, пока они не онемели от холода и пока в них не ослаб зуд. Поднялся с пола, вынес из избы таз с раствором и выплеснул его с крыльца.

Вернулся, лег, включил «Айву». Шла передача о вампирах. Гость передачи, человек научный, просил ведущего не путать энергетических вампиров с вампирами кровопитающимися.

– ...Энергетические всем давно известны, – перебивал гостя ведущий и пытался шутить, подмигивая камере, – любой из телезрителей вам скажет точно, кто из него сосет энергию, если он сам, понятно, не вампир... Но неужели есть кровопитающиеся? Не в сказках, не в ужастиках – но среди нас?

– Конечно, есть, – говорил научный человек. – Это не секта сатанинская, об этих – разговор отдельный; я – об обычных людях, чей организм испытывает острую нехватку железа. Когда железа не хватает нам катастрофически – приходится пить кровь. Чаще всего, конечно, кровь животных... Но как нам быть, если она нам не доступна? Если мы – не охотники и не работаем на бойне? Приходится...

– Неужто? – изумлялся ведущий.

– А вот представьте себе. Конечно, втайне, и не до смерти...

– Не может быть.

– Но есть статистика.

– Она при вас?

– Она пока что засекречена.

Панюков, скучая, выключил телевизор. Достал очки, промыл их запыленные, захватанные стекла водой из рукомойника, протер их лоскутом марли. Вернулся на кровать, и, как всегда в минуты беспокойства и досады, когда в причинах беспокойства и досады лучше и не разбираться, иначе будет еще хуже – из зазора между кроватью и стеной вынул книгу, подаренную матерью. Радостно хмыкнул, вспомнив свою детскую уверенность, что Багров-внук прозван так из-за того, что у него, когда болел, было, наверное, багровое, красное лицо.

Открыл книгу на знакомой странице и, шевеля губами, начал читать ее с давно отчеркнутого места:

– Чувство жалости ко всему страдающему доходило во мне, в первое время моего выздоровления, до болезненного излишества. Прежде всего это чувство обратилось на мою маленькую сестрицу: я не мог видеть и слышать ее слез и крика и сейчас начинал сам плакать; она же была в это время нездорова. Сначала мать приказала было перевести ее в другую комнату; но я, заметив это, пришел в такое волнение и тоску, как мне после говорили, что поспешили возвратить мне мою сестрицу. Медленно поправляясь, я не скоро начал ходить и сначала целые дни, лежа в своей кроватке и посадив к себе сестру, забавлял ее разными игрушками или показыванием картинок. Игрушки у нас были самые простые: небольшие гладкие шарики или кусочки дерева, которые мы называли чурочками; я строил из них какие-то клетки, а моя подруга любила разрушать их, махнув своей ручонкой...

Панюков прервался на минуту, потом вздохнул и принялся читать дальше, уже не шевеля губами, – про клетку с птичками и про ручных голубей.

Дальше было про щенка, и Панюков перевернул страницу, не пожелав о нем читать. Покусанный еще в дошкольном детстве бродячей овчаркой, он не любил собак и втайне их боялся, из-за чего истории про них, даже про маленьких щенков, его лишь раздражали.

Он перевернул несколько страниц. Описание ночевки в башкирской степи, как и всегда, захватило его – он бы любил его еще сильнее, кабы не слишком частые упоминания отца Багрова-внука: «Отец сказал...»; «Отец мне предложил...» – этот отец был явно лишним в той удивительной степи.

Так он читал до сумерек, потом пошел на пустошь за коровой. Она лежала на боку. Увидев его, встала и, не переставая пережевывать, сама пошла через дорогу к дому.