Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа

Стабильнейшая из валют в Отечестве! В начале 1918 года где-то сытые селяне изводили горы зерна на самогон, где-то худосочные горожане утоляли чувство голода вином из разбитых погребов. Опьяненная анархией, самогоном и изысканным вином Русь веселилась, плакала и праздновала кончину опостылевшего порядка. В деревне продолжался бурный процесс раздела помещичьих имений. Между отдельными обществами разыгрывались настоящие сражения за право грабить ту или иную усадьбу. Нельзя сказать, что крестьяне не понимали своего вандализма в отношении архитектурных памятников и художественных ценностей бывших дворянских гнезд. Но на основании опыта 1905–1907 годов у них сложилось убеждение, что помещика не выживешь, если не стереть с лица земли его имение. Этим пользовались кулачки и крестьяне средней руки, подъезжавшие к месту погромов на нескольких подводах каждый, чтобы увезти побольше добра.

Горький в «Несвоевременных мыслях» отмечал, что в деревне появился особый хищный тип мелкого хозяйчика, быстро обогащавшегося за счет помещичьей собственности, а также путем безудержной спекуляции в условиях полного развала государственной продовольственной системы. Почувствовав вкус к наживе, деревня брала реванш у голодного города за многовековую эксплуатацию и утеснение.

К. Радек впоследствии писал об этом периоде:

«Крестьянин только что получил землю, он только что вернулся с войны в деревню, у него было оружие и отношение к государству, весьма близкое к мнению, что такая дьявольская вещь, как государство, вообще не нужно крестьянину. Если бы попытались обложить его натуральным налогом, мы бы не сумели собрать его, так как для этого у нас не было аппарата, а крестьянин добровольно ничего бы не дал. Нужно было сначала разъяснить ему весьма грубыми средствами, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но оно обладает и силой для осуществления этого права»[52].

Карл Бернгардович был прав. Действительно, чтобы иметь возможность в 1921 году потребовать у крестьянина часть его хлеба, государству в течение трех лет потребовалось всеми способами доказывать ему, что оно имеет возможность забрать у него все. Однако высказывание Радека не вполне искренне. Он намеренно расписывает историческое полотно большими, широкими мазками, чтобы скрыть под ними грязненькие, дилетантские штришки первоначальных опусов большевизма. Мы далеки от того, чтобы вослед Радеку стать на путь апологетики государственного насилия, вдохновляемого идеологией классовой войны. Полезнее указать на недостатки сильного, чем растравлять язвы слабого. Государство, отторгнувшее миллионы своих граждан как классово чуждый элемент, более ответственно перед историей, нежели массы темных, впервые дорвавшихся до сытой и вольной жизни мужиков.

Разного рода реминисценции, встречающиеся сплошь и рядом в заявлениях политиков, как правило, представляют собой чуть-чуть приоткрытые двери в историю, в которые они пропускают стайки легковесных заслуг и которые захлопывают при приближении тяжелых обвинений.

Весной 1919 года, на VIII съезде РКП (б), Ленин, возвращаясь к недавнему прошлому, произнес:

«Мы поступали согласно тому, чему учил нас марксизм. В то же время политическая деятельность Центрального Комитета в конкретных проявлениях всецело определялась абсолютными требованиями неотложной насущной потребности. Мы должны были сплошь и рядом идти ощупью. Этот факт сугубо подчеркнет всякий историк, который способен будет развернуть в целом всю деятельность Центрального Комитета партии и деятельность Советской власти за этот год»[53].