Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления

Эти репрессивные меры преследовали цель не только постепенно распространить в деревне атеизм, но и лишить крестьян ключевых культурных институтов. Начиная с 1920-х гг. многие доклады говорят о том, что православная вера на селе с приходом революции резко сдала свои позиции, оставшись популярной в основном среди женщин и стариков^{137}. Церковь была частью общины, символизировала историю деревни, ее традиции и все важнейшие события в жизни крестьянина, начиная с его рождения, женитьбы и заканчивая смертью. Особую значимость имел церковный колокол. Как и церковь, колокол был воплощением прекрасного, неотъемлемым предметом гордости села. Но он нес в себе и более глубокий смысл. Колокол являлся символом сплоченности села. Набат собирал крестьян вместе в моменты особой важности, чрезвычайных происшествий. По выражению Ива-Мари Берса, он служил своего рода «эмблемой»^{138}.[16] В ходе восстаний в годы коллективизации удар колокола был «политическим действием», призванным пробудить и мобилизовать крестьянскую оппозицию на борьбу.

Глубинное значение церкви и колокола для деревни поразительно ярко проявилось во время коллективизации. Целые деревни восставали против закрытия церкви или снятия колокола. Часто церковь становилась непосредственно очагом мятежа. Там священники читали проповеди, осуждающие коллективизацию. Апокалиптические настроения широко распространялись, и их источником была если не сама церковь, то среда, в которой она существовала. Само место, где в селе располагалась церковь, служило пунктом сбора для восставших крестьян и проведения демонстраций против советской власти. Для многих крестьян создание нового колхозного порядка и наступление на веру означали одно и то же. Как сказал крестьянин из Западного края: «Смотри, Матрена, твой муж вчера вступил в колхоз, а сегодня у тебя забирают иконы, какой же это коммунизм, какая же это коллективизация?»^{139} Закрытие церкви или снятие колокола были мерами, направленными на ослабление крестьянской культуры и сопротивления, а также способом напомнить деревне о ее подчиненном статусе.

Кампания против церквей, по крайней мере формально, была в конце концов приостановлена в 1930 г. после провозглашенного Сталиным временного отступления коллективизации. Советской власти, обеспокоенной протестами за границей[17] и крестьянскими выступлениями, пришлось на время несколько ограничить свои действия в отношении церкви. Крестьянский протест против закрытия церквей привел к тому, что общины объединились и выступили против государства. Так, в отчете, опубликованном весной 1930 г. в Тамбове, говорилось, что иметь дело с кулаком — это одно, а с церковью и священником, которых поддерживает вся деревня, — другое, и что атака на церковь не помогает коллективизации^{140}. В некоторых районах выступления крестьян действительно приводили к тому, что церкви снова открывались. Например, в Сухиничском районе Западного края десять из шестнадцати закрытых властями церквей снова открылись после марта 1930 г.^{141} Тем не менее в культурном отношении церковь оставалась символом, антитетичным коммунизму, вместилищем крестьянской культуры и традиций, а следовательно, и автономии. Сельская церковь служила антиподом коммунистического атеизма, коммунистической культуры, и потому была обречена на уничтожение. К концу 1930 г. уже 80% церквей были закрыты^{142}.