Крестьянский сын Михайло Ломоносов

Когда лодка со всего хода ударилась носом о якорное копьё, что-то вдруг хрустнуло. Выйдя быстро на берег, Ирина Семёновна увидела, что верхняя доска, которая полукружьем была заведена под носовую скрепу, отскочила в сторону. В носу зияла дыра.

Ирина Семёновна сильно прижала отошедшую доску, подала её обратно под скобу, вдела на гвозди, с которых доска соскочила, так как отверстия в дереве раздались, проржавев от старых гвоздей. Доска опять держалась, и ничего снаружи видно не было.

«Опасное дело, опасное», — подумала мачеха. Она сообразила, что, если кто-либо, не зная, пойдёт далеко на лодке, а тут вдруг волна поднимется и начнёт сильно трепать и швырять лодку, доска может отскочить. Вода так и хлынет.

Кончив полоскать бельё, Ирина Семёновна тугими жгутами сложила его в таз, поставила таз на плечо и пошла к разбитому невдалеке за песчаным холмом их стану.

«Хорошо, что заметила, — думала мачеха. — Наши-то собирались как будто сегодня ночью на рыбную ловлю. Хорошо, что заметила».

Избоченившись, она ловко и быстро шла по поднимавшейся на пригорок тропинке. Вот уже и стан их виден. Около шалаша пасутся стреноженные лошади. Вон Василий Дорофеевич хлопочет у телеги с высоко поднятыми оглоблями.

Ирина Семёновна села перевести дух, немного занявшийся от быстрой ходьбы.

Передохнув, мачеха снова поставила таз на плечо и пошла. Вдруг она резко остановилась, пораженная пришедшей ей в голову мыслью.

«Михайло-то вовсе один ведь собирался идти на ловлю, Василий занят, — быстро мелькнуло в голове у мачехи. — Один, один, — билась эта мысль у неё в мозгу, — один… Это так…»

На лице Ирины Семёновны изобразилось волнение. К щекам её приливала кровь, и они горели. Вдруг губы мачехи сильно сжались. Она решилась. Ирина Семёновна повернулась и пошла в другую сторону, туда, где виднелся стан их соседей по сенокосу.

Увидев Ирину с тазом на плече, Алёна, её подруга и землячка, удивилась:

— Ты что?

— А так. Ничего. В гости пришла, — она усмехнулась и добавила: — Душу свою испытать. Крепка ли.

— Ох, Ирина, и непонятная же ты!..

— Часом случается — сама себя не понимаю.

Будто вспомнив своё дело, она спросила:

— Да, вот что: нет ли вестей каких из Матигор, от наших?

— Это что ж — сюда, в стан, вести нам слать будут?

— Ах да, да. Я и забыла… В стан… Ну конечно, стан…

— Ты сядь, Ирина. И таз свой сними да поставь на землю.

— Какой такой таз?

— А вот тот, что у тебя на плече…

Ирина Семёновна удивленно посмотрела на таз:

— А… таз… Да, да… Я и забыла…

Вдруг она вскинулась. Резко сбросив таз на землю, она почти закричала:

— Я могла не видеть! Ничего не заметить! Всё бы само собой случилось. А потом, не обязательно же волна по реке пойдёт.

Ирина говорила что-то совсем для Алёны непонятное. «Порченая», — мелькнуло в голове у той. Так Ирину нередко называли за глаза ещё в детстве, удивляясь странности и дикости её нрава.

Ирина Семёновна села. Стали беседовать. Но разговор не клеился. Необычная гостья то замолкала, хмурилась, то вдруг задавала вопрос, а ответа не слушала. И как-то странно она смотрела на склонявшееся к горизонту большое солнце.

— Ночь… Скоро ночь… — некстати сказала Ирина Семёновна.

Алёна все больше и больше удивлялась:

— Не пойму я тебя, мать. Беда, что ль, какая стряслась?

— А ты не во всякую душу старайся заглянуть. Смотри, ненароком испужаешься.

Алёна вздохнула и больше уже ничего не старалась выведать у Ирины.

Когда Михайло к ночи уходил один на рыбную ловлю, мачеха ещё не вернулась в стан.

Глава одиннадцатая МАЧЕХА СПАСЛА СЕБЯ ОТ ГРЕХА

Когда Ирина Семёновна возвратилась, Василий Дорофеевич встретил её недовольный:

— Где же ты была?

— Дела обдумывала: как жить с тобой будем да поживать, да добра наживать. На то время нужно.

— Добро-то я наживаю.

— Оно мне и досадно.

— И придумала что?

Ирина Семёновна бросила на мужа тёмный, сумрачный взгляд:

— Придумала.

Круто повернувшись к Василию Дорофеевичу, она пошла к телегам. Отойдя, она бросила через плечо:

— У Алёны была. Заговорилась. Ну, вот и задержалась. С детства ведь подруги мы. Есть что вспомнить.

Ночь Ирина Семёновна спала плохо. И, как только развиднелось, она поднялась и пошла к реке.

За частым тальником, густо обсевшим речной берег, Двины видно не было. Быстро пройдя по вившейся среди кустов тропке, Ирина Семёновна вышла к тому месту, где берег обрывом падает к намытой рекой песчаной полосе. Она раздвинула в стороны сизые хлысты тальника. По серой ещё воде Двину била частая подветренная волна.

— Ты что, мать, рано поднялась? — встретил жену только что проснувшийся Василий Дорофеевич. — Что на реку ни свет ни заря ходила?

— А искупаться — по прохладце.

— Будто ране поутру купаться не ходила.

— А вот теперь взяла да и пошла.

Ирина Семёновна вздела на перекладину чайник и медяник с кашей, запалила хворост и села у костра, неподвижно глядя на побежавшее густыми жёлтыми языками пламя.

— Вроде забота у тебя на сердце, Ирина. О чём думаешь?

— О чём? Да вот о том, как это человеку на этом грешном свете да без греха прожить. И стоит ли?

— Вдруг да без греха не до всего дойдёшь? Так?