Крестики-Нолики

— Да, — говорит Адель — только для того, чтобы больше этого не слышать. Потому что женщина с браслетом разговаривает с ней, точнее, с кем-то, кто тоже, наверное, в пропитавшейся кровью одежде, и с отсветом автоматных очередей в глубине зрачка. И она должна, должна сказать это — потому что просто должна. И повторяет за кого-то неизвестного, кто где-то там, в прошлом, должен сделать это, завалить, а потом уйти в штормовую завесу, уйти навсегда. И повторяет ещё раз, громче: — Да.

Стальная хватка ослабевает, невнятное бормотание уже невозможно разобрать, а вскоре оно и вовсе стихает.

По комнате снова плывут ленты сигаретного дыма. Ей завязывали бантики — но только в первом классе. Белые, с туманными полосками, как этот дым. Интересно, а у… мадам лейтенантши были бантики — хоть когда-нибудь? Чаки в клетке вертит головкой и осоловело моргает крошечными бусинками-глазками, вероятно, пытаясь сообразить, почему ночью в комнате не потушен свет. Ещё морфий, и пламя свечи трепещет, и дым время от времени обретает формы невиданных существ. С запахом налитых соком ягод. И страха. Существ, приходящих из-за грани. Из-за чёрной штормовой волны.

И для Адели мир сейчас сосредоточен в этом круге света от свечи. Она и два человека. Ещё там существует диванная ножка, кусок покрывала и эти полосы дыма. А всё остальное — где-то далеко. Менее реальное, чем дым, который можно при желании разогнать рукой. Будто привиделось вообще и никогда не существовало.

— Пить дай, док, — слышит Адель. Чашку с водой она держит сама, чтоб не пролилось на диван. Она всё же на нём спит. Хотя бы иногда.

— Отпустило малёк вроде, сволочь. Ну, ты, док, даёшь, — это похоже на благодарность или она ошибается?

— Сутки хотя бы пройдут и… — Адель не знает, как сказать дальше: "будешь как новенькая" или всё же "будете". Но всем понятно и без того.

— Книг у тебя много, док, — вместо этого говорит ей лейтенантша, ещё раз оглядываясь. Теперь уже не только серебристый и зелёный заметила, выходит. — Даже жалко, что и почитать-то некогда. Лови, — это уже не ей; пачка сигарет летит по направлению к дивану и шлёпается с глухим звуком. — Чтоб не заснула. А я прикорну.

Значит так вот. По очереди будут. Чтоб "не поскакала к дверям". Смешно.

Одна сигарета за другой. Много курит, очень много. Трясущейся рукой подносит огонёк к коричневому кончику и затягивается — сильно, с наслаждением. Это просто сигаретный дым и свет свечи, точкой отражающийся в прищуренных глазах.

— Я что болтала-то, док? — вдруг спрашивает. Короткая стрижка — конечно, у неё тоже могли быть бантики, ну хоть когда-нибудь. Серые глаза, женщина как женщина. Только без имени. Не надо имён. Зачем? Ну, пожалуйста, твердит про себя Адель, всё, что угодно, только не имена. На нейтральной полосе имена ни к чему, ведь так?

— Наверное, ничего такого. Баба с детьми. Завалить. Чёрный ход, — вот так вот тебе, кратенько если.

— А, — с пониманием. — Ну, да. Было. Как раз вот, — и кивает в сторону. Надо думать, имеется в виду "прямо перед тем, как они здесь оказались".

— И как? — голос у Адели, кажется, просто бесцветный от равнодушия. Ведь ей же ничуть не интересно, разве не так, нет? Но почему-то и не страшно. И не противно. И не мерзко. И — почему-то надо.

— Нормально. Завалили. И бабу, и… всех остальных, — а вот про тебя так нельзя сказать на все сто, дорогуша.

— Расскажи что-нибудь, — предлагает Адель. Не очень-то надеясь на ответ. Какой тут, к чертям, ответ?

— Как завалили, что ли? — в голосе неприкрытое удивление, несмотря на то, что от слабости и говорит-то пока через силу.

— Что хочешь, — быстро произносит Адель. — Может, интересное что? Или про это вот захочешь? — она касается наколотого браслета из крестов — и тут же отдёргивает руку. Чёртова дура! Она что, забыла, кто перед ней?

— Слышь?! Ты только не бойся. Расскажу. Что-нибудь, — голос становится мягким. Как воск. — Ну, разве что у меня интересного-то не особо много было. Ты только это, не бойся, — повторяет ещё раз. Словно уговаривает.

— Не буду, — говорит Адель, хотя вот в этом-то она как раз не уверена. Точнее, не уверена, что не услышит в один прекрасный момент такого, от чего её не вывернет наизнанку. Но она выдерживает. И не выворачивает даже. Про много огня и пепла, про убитых людей — и про новые кресты на запястье. Крест — чья-то жизнь. Склонившись, слушает торопливое бормотанье — и слова сплетаются с сигаретным дымом и темнотой. Словно бы в сеть, невидимую, но прочную. Сделанную из того же вещества, что и чёрная волна.

— Думаешь, док, у нас работа лёгкая? — Да нет, не похоже, в общем-то. — Убить всегда по первости сложно. А после уже ничего такого. Влипаешь по самое не балуйся, а потом уже шлёпаешь, как на конвейере. На благо Империи.

— Если как на конвейере, то отчего работа нелёгкая? — всё-таки спрашивает Адель. Вот проклятущее любопытство!

— Потому что, — неохотно отвечает, почти равнодушно. Почти.