Крестики-Нолики

Она стала показывать мне этот огромный альбом с фотками – нет, я не вру, действительно огромный, с тиснёным переплётом и кованой защёлкой сбоку. Один переплёт и защёлка, по ходу дела, весили несколько килограмм, потому что альбом придавил мне колени, словно гранитная глыба. Я смотрела на все эти снимки её родичей – и не знала, что сказать: всё время боялась облажаться и брякнуть что-нибудь не то. В голове вертелись какие-то тупые фильмы – и мне на ум приходили только фразы, что она похожа вот на того, а вот этот мужик похож на вот ту женщину в платье с кринолином, хотя на самом деле я никогда не могу сказать, кто на кого похож. Особенно если дело касается младенцев. Всегда думала, что большего идиотства нет: "…а носик у него от па-а-апы, а глазки от ма-а-амы…" Для меня это было сродни расчленению трупа. Кроме того, что вообще можно сказать о маленьком засранце двух месяцев от роду? Но, наверное, если б я сказала что-нибудь в дугу про эти носики и глазки, я бы сделала ей приятное – вот только я очень боялась лажануться. И потому я в срочном порядке решила спросить про что-нибудь другое.

– А почему вы не взяли с собой вещей побольше, док? – я окинула взглядом комнату: вещей там и впрямь было маловато. Я не удивилась бы, если в прохладные ночи – а такие иногда ещё случались – она дрожала от холода под этим своим голубеньким тканевым одеяльцем. Не думаю, что она с самого начала могла предположить, что сможет вернуться в зелёный дом и взять что-нибудь ещё: в тот солнечный день, идя по тропинке к задрызганному внедорожнику, она уходила оттуда навсегда.

В итоге и оказалось, что вот это и было то самое "не то".

– Я взяла его, – докторша показала на альбом. – И трети места в чемодане как не бывало, только представьте. Оказывается, он такой огромный.

Она сидела совсем рядом и гладила обложку альбома, как котёнка, этими своими маленькими пальцами. А я снова была в положении человека с луны, который не в состоянии понять, как можно не взять с собой тёплые вещи и рисковать замёрзнуть, или жратву и рисковать остаться голодным, и в то же время тащить тонну бесполезного хлама. Я искоса посмотрела на неё – из-под очков вытекла прозрачная капля, но она быстро стёрла её и сказала, как ни в чём не бывало:

– Давайте ещё чаю, а?

На самом деле чай разве что не тёк у меня из ушей, и до кучи я понимала, что если сейчас не сбегаю в сортир, то просто сдохну, но я мужественно ответила:

– Давайте. С удовольствием.

Она поставила передо мной ещё один стакан и сказала:

– Мало, да… Оказалось, что человеку вообще нужно очень мало. У меня вот – всё в один чемоданчик влезло. Да мне тогда и не позволили бы больше. Письма вот тоже взяла. Кому они нужны были бы… кроме меня?

Я проследила за её взглядом – на полке лежала пачка писем, перевязанных бечёвкой. Целая пачка, толщиной, наверное, с кулак.

– Я люблю писать письма. Любила, – она словно уточняла зачем-то, будто мы были уже на том свете, а я – апостол Пётр или кто-то ещё, и мне она рассказывает, что с ней происходило на земле. – Раньше. Люди в основном любят получать, а я – и писать тоже.

Я молчала, потому что не знала, что говорить.

– А вы любите получать письма? – тут же спросила она.

– Понятия не имею, – ответила я и отвернулась. Видать, резко это прозвучало и грубо, ну, да разве не наплевать тебе было, как разговаривать с какой-то полукровкой, а, Ковальчик? Надо снова срочно менять тему, это было понятно и ежу. Прежде всего потому, что мне сто пудов не хотелось, чтоб она приняла меня за неполноценную.

На столе лежали листки, которые до этого были в альбоме с фотками, сплошь исписанные её мелким неразборчивым почерком. Я даже подумала – откуда можно было взять да и напридумывать столько слов, чтоб исписать эти листки почти сплошняком? Если б мне дали в руки ручку и бумагу и заставили написать, к примеру, письмо домой, даже не знаю, что я выдавила бы из себя, кроме пары дурацких предложений о погоде и пропагандистских лозунгов, которые когда-то запали мне в башку и никак не хотели оттуда вылезать.

– Вы сочиняете стихи? – спросила я её. Не знаю, что там было, может, и не стихи – я брякнула просто так, на шару.

– Почему вы думаете, что это я писала? – она почему-то смутилась.

– Я знаю, – сказала я.

– Откуда? – быстро спросила докторша – с каким-то странным выражением. Будто она свернула на знакомую дорожку, а там прямо перед капотом машины обнаружилась стена.

– По почерку, док, – ведь она же сама писала мне от руки, неужели забыла? – В той записке, что у меня под подушкой, ваш почерк. Сложно было б не узнать…

– Да, та записка, – мне показалось, что она снова как-то тормознула, словно стеснялась. – Вы что ж, храните её до сих пор?

Теперь была моя очередь.

В комнате стояли сумерки, но я бы вообще предпочла, чтоб разом наступила ночь и чтоб она не заметила, что я тоже умею смущаться. Чёрт бы подрал проклятую записку – потому что это была новость даже для меня. А ещё я не хотела, чтоб она навыдумывала для себя чёрт-те что: например, что я работаю на особистов и собираю компру.