Креститель

Владимир поднял взгляд на него, потом перевел на полог, за которым почти наверняка слышали каждое слово холопы, сжал кулак:

— Смеешься над увечным?

— Нет. Просто невеста приплывает.

— А ты откель знаешь?

— Сам подумай, великий князь. А кто еще по нашему морю под пурпурным парусом может плыть? Все епископы и попы корсуньские уже на улице перед портом собрались.

— Вот греки! — вздохнул киевский правитель, скручивая грамоту. — А мне ничего не сказали. Хоть в мелочи, а всё едино пакость сотворить норовят. Надобно идти встречать невестушку. Вели в колокол набатный бухнуть, пусть бояре тоже сбираются княгиню будущую вниманием почтить.

Между тем, три греческих корабля, похожих на гигантские куриные яйца, положенные набок и покрашенные в коричневый цвет, медленно продвигались к городу, разбивая тупыми носами мелкие волны. На корме каждого судна между двумя рулевыми, каждый из которых управлял своим веслом, стоял кормчий, пытаясь сквозь парус и толпу пассажиров разглядеть верное направление.

На носу того из них, что гордо реял драгоценным пурпурным парусом, на небольшой площадке с обтянутыми кожей перилами из толстых жердей стояла в окружении нескольких священников и двух служанок порфирородная Анна, не без тревоги ожидая своего нового будущего, которое должно начаться на причале пышного Херсонеса.

— Как же ты жить станешь среди варваров и язычников, дитя мое, — совсем не к месту вздохнул ее духовник Никифор. — Сказывают, обитают они в земляных ямах, едят сырое мясо, а дочерей своих приносят на алтари идолов в лесных капищах.

— Если они приносят своих дочерей на алтари, святой отец, — не выдержала невеста, — то христианнейшие греки приносят своих дочерей в жертву на постели варваров.

— Оставь, отец Никифор, — вмешался монах. — Русские дики, но не нищи. Посему кушать княгиня будет с серебра, пить из золота, а ходить в бархате. Не нужно пугать понапрасну высокочтимую Анну.

— Вы еще скажите, отец Ираклий, — съязвил духовник, — что они все одеваются в шелка и атласы.

— Больше в шелка, — невозмутимо кивнул монах. — Дикие степняки и русские убеждены, что насекомые разные не переносят сей заморской ткани. Так что каждый из них, как ни нищ, а завсегда имеет шелковое одеяние, меч и серебряную ложку.

Духовник стыдливо притих, но вместо него к монаху наклонился епископ Измирский Иннокентий:

— А зачем им ложки, отец Ираклий?

— Они считают обязательным есть токмо своей посудой. Посему русские завсегда носят с собой серебряные ложки, всячески их украшая, а степняки — серебряные чаши для молока и разного варева.

— Отчего же ты не сказал о том ранее? Коли нам придется жить в этом варварском мире, надобно было запастись всем нужным.

— Не беспокойтесь, отец Иннокентий, — поморщился монах. — Голодным не останетесь. Русские едят ложками и ножами, и постоянно то и другое носят на поясе. Что скажут христиане, коли увидят своих пастырей в таком виде?

— Спустить парус! — громко приказал кормчий, и это означало, что путь кораблей подходит к концу.

Анна невольно пробежала руками по телу: темно-вишневая епанча из верблюжьей шерсти полностью прятала от нескромных глаз шелковую камису гордого красного цвета. Из-под низкого подола выглядывали только кончики туфель из мягкой, плотно облегающей ногу замши. Волосы собраны на голове в высокую кичку и сколоты длинной, украшенной рубинами булавкой, которая удерживала и газовую вуаль.

Когда она сойдет в Херсонесе, нужно будет обязательно ополоснуться после долгой поездки по морю. Мелкие брызги, проникающие везде и всюду, просолили всё тело, сделав кожу сухой и шершавой. Быть может, это будет последним омовением в ее жизни. Кто знает, умеют умываться в этой странной далекой Руси?

Рулевые навалились на весла, заставляя судно повернуться боком, с борта на причал полетели канаты, портовые служащие навалились на веревки, подтягивая корабль к причалу. Моряки споро разобрали часть жердяной надставки, загрохотали сходни. Все расступились — кто же посмеет забегать вперед порфирородной?!

Анна степенно прошла вдоль борта, спустилась на выложенный известняковыми плитами причал. Остановилась, глядя на встречающих и давая время свите спуститься следом. То, что ее встречали не местные греки, было понятно сразу. И всё-таки это были не те варвары, которых она ожидала увидеть: грубых дикарей с дубинами и топорами, грязных и злобных, что наваливались толпами на непобедимые византийские легионы, задавливая умелых воинов своим числом. На причале стояли голубоглазые и кареглазые бородачи в кольчугах и пластинчатых доспехах, с перетянутыми ремешками волосами, либо бритые налысо и прячущие головы под маленькими округлыми шапочками. Кто же из них великий князь Владимир?

— Ираклий, — тихо спросила она. — Мне говорили, что все русские дикари всегда ходят в шкурах. А эти…

— Тебе говорили чистую правду, порфирородная, — так же тихо ответил монах. — Русские действительно ходят в шкурах. Шкуры сии купцы называют мехами, и ценятся они везде куда выше пурпура. Ныне дружина княжеская в походе, оттого и одета попроще.