Крестная дочь

– Я ведь таки и знал, что этим кончится, – прошептал он, наклоняясь вперед. – К тому все и шло.

– Чего шло? – не понял Девяткин. Сосед слишком сердит, но на что он сердится, понять трудно. То ли встал не с той ноги, то ли похмелиться не успел.

– Потому что вот здесь у меня все это, ее пьянство и блядство, – ребром руки Евстафьев провел по горлу. – Эти бабы и мужики, которые сюда пачками ходят. Все с бутылками. И все мимо унитаза мочатся, прямо на пол. Слышите, как воняет? То-то…

Евстафьев неодобрительно покачал головой и скорчил презрительную гримасу, давая понять, что сам давно не употребляет, потому что печень она родная, а не колхозная. Лично он больше бутылки уважает футбол. Своей единственной ногой инвалид уже давно ступил на широкий прямой путь трезвости и теперь не собирался сворачивать на скользкую пьяную дорожку.

– У вас наручники при себе?

– Само собой, – кивнул Девяткин. – А молодой парень по имени Эльмурад сейчас дома? Ну, такой смуглый, черноволосый. Рост чуть выше среднего.

– А, этот… Я его Эдиком зову.

– Так сейчас он здесь?

– Вечером я его не видел. Уже неделю где-то пропадает. К этому малому у меня претензий нет. Такой тихий, лишнего слова из него не вытянешь.

Евстафьев скрылся в темной глубине коридора. Девяткин подумал, что инвалид внес коррективы в его планы. Теперь придется сказать Кочкиной, что он мент. В любом случае с этой бабой надо договориться по-хорошему, без шума и крика. Эльмурад Азизбеков, он же Эдик – единственный свидетель того, что случилось два года назад с дочерью Зубова. Он привел девчонку в гостиничный номер, а потом бесследно исчез, не появился на съемной квартире, заочно был отчислен из института. Три месяца назад неожиданно вынырнул в Люберцах, оформив временную прописку у гражданки Ольги Кочкиной.

Чем занимался, на какие доходы существовал Эльмураз и от кого скрывался все это время – неизвестно. Приводов в милицию за парнем не числилось и вообще перед законом он чист. В протоколах, составленных после смерти Зубовой, имя Азизбекова вообще не фигурирует. Если бы не частный сыщик Гаврилов, парень так и остался бы вне поля зрения милиции. Непосредственно к Кочкиной нет претензий по линии уголовного розыска. Женщина она общительная, выпивающая и немного легкомысленная, но за это не сажают. Пока не сажают.

Евстафьев замолотил в запертую дверь костяными кулаками.

– Кочкина, подъем, – прокричал он. – За тобой милиция. С вещами на выход.

Девяткин поднялся, дошагав до двери, оттер инвалида плечом и, когда ключ повернулся в замке, втиснулся в полутемную комнату и закрыл дверь. Хозяйка потуже затянула пояс ситцевого халата и молча уставилась на незваного гостя, ожидая объяснений.

– Меня интересует Азизбеков. Где он сейчас?

– Что тебя еще интересует? – Кочкина зевнула. – Говори сразу. Но учти, что с ментами я не сплю. И вообще я замуж собираюсь.

– За Эльмураза?

– Тебе-то что? Хоть бы и за него. А документы ты дома забыл?

Девяткин открыл удостоверение и осмотрелся по сторонам: комната большая, но спрятаться тут негде. Дверцы трехстворчатого полированного шкафа распахнуты настежь, широкая смятая кровать слишком низкая, чтобы под нее мог заползти человек среднего телосложения, есть бельевая тумбочка. Не слишком вместительная. У противоположной стены диванчик, на котором не уляжется и подросток. Значит, Азизбеков и хозяйка делят на двоих единственное спальное место. Больше ничего примечательного. На стене коврик с восточном рисунком и дыркой размером с крупный мужской кулак, на подоконнике батарея пустых бутылок и пепельница с окурками.

– Мне этот парень нужен по делу. Всего десять минут разговора, и я исчезну, как утренний туман. И больше не появлюсь.

– Ты и так исчезнешь. Без всякого разговора. Потому что у ментов нет такого права. Вламываться к честной порядочной женщине и учинять допрос. Я в таких вещах разбираюсь. Если есть претензии, вызывай повесткой. Как положено. А теперь дуй отсюда. То участковый полгода ходил: когда своего жениха пропишешь. Прописала. Теперь новый кекс приплыл. Разговор у него. В пользу бедных.

Бумажник уже оказался в руке милиционера и раскрылся сам собой. Девяткин вытащил зелененькую бумажку. Кочкина отступила назад, плотно сжала губы и уперла руки в бока, давая понять, что она натура волевая, характер дай бог каждому. И вместо сердца у нее не помойное ведро. Близких, дорогих людей она ментам не продает. А если по случаю все же продает, то за большие деньги.

– Кстати, о бедных. Если человек в трудном положении, можно получить разовую помощь. В обмен на информацию. Только достоверную. Иначе бабки придется вернуть.

– У бизнесменов свистнул? – хозяйка глядела на гладкую кожу портмоне как удав на кролика и корчила плаксивые гримасы. – Ясный хрен, с ментовской зарплаты такие бабки не заначишь.

– Ну, зачем же так вульгарно? Деньги из внебюджетных фондов. Коммерсанты добровольно выделяют. Вносят свою посильную лепту в дело укрепления законности и правопорядка. Их и просить не надо. Потому что и среди бизнесменов попадаются сознательные граждане.