Крестная мать - 2

— Ну вот, Людмила Владимировна, я позвонил, как и обещал. Во-первых, должен признаться, что полистал вашу газету. Она в политическом отношении неровная, как мне показалось, — и поругать армию может, и похвалить…

— Ну как в жизни, Вадим Геннадьевич! — перебила Люся. — У вас ведь не все гладко, правда?

— Да, не все, — согласился полковник. — И мы, я имею в виду моего заместителя по работе с личным составом, проще — замполита, может быть, и не согласились бы на вашу просьбу. Но потом подумали: а почему бы и не пропагандировать свой ратный труд? Чем мы, военные, хуже других? В нашу «Красную звезду» редко можно попасть, а местная газета пусть и напишет. У нас есть что рассказать.

— Очень хорошо.

— Так вот, Людмила Владимировна. Завтра вы можете побывать у нас на ночных учебно-тренировочных полетах.

— А стрелять будете? — У Люси бешено колотилось сердце.

— И стрелять будем, и бомбометанием заниматься, всем, чем полагается. Но капитан Белянкин, о котором я вам говорил, будет стрелять только ракетами.

— Боевыми?

— Конечно. Вам повезло, Людмила Владимировна. Готовьте свое орудие труда — карандаш. Или что у вас — диктофон?.. Кстати, прибыть на аэродром вам нужно пораньше, часов в восемь, в половине девятого вечера. Пока познакомитесь с офицером, поговорите, войдете хотя бы немного в курс дела…

— А во сколько Белянкин поднимется в воздух?

— А почему такой вопрос, Людмила Владимировна?

— Ну… просто. Я прикинула, сколько у меня времени на беседу будет. Успею поговорить?

— Успеете, успеете. За три часа Белянкин вам всю свою жизнь расскажет. Она у него интересная, насыщенная. Спрашивайте, не стесняйтесь. Ему будет дана соответствующая команда.

— Командовать в этом случае, может, и не стоит, Вадим Геннадьевич? У нас с ним должен получиться откровенный и задушевный разговор. — Люся прибавила своему голосу игривости.

— Получится. Он человек молодой, энергичный, неженатый. Вы, насколько я помню из нашего разговора…

— Да, и я молодая, энергичная и незамужняя, — засмеялась Вобликова, с трудом справляясь с колотившей ее дрожью. «Завтра! Завтра! Завтра! — стучали в висках маленькие колючие молоточки. — Если полковник назначает мне время примерно в половине девятого вечера, то Белянкин поднимется в воздух где-то в первом часу ночи…»

— А где будет стоять его самолет? — спросила Люся.

— Вы… вы какие-то странные вопросы сегодня задаете, Людмила Владимировна, — мягко отвечал полковник. — Вас отведут к машине, не волнуйтесь. Я распоряжусь. И сам буду на аэродроме до окончания полетов. Решим все ваши проблемы.

— Спасибо, Вадим Геннадьевич. Я поэтому и спрашиваю, что не знаю ничего… Вы меня правильно поняли. Приду, а там, ночью, никто ничего не знает, никуда меня не пустят…

— За вами приедут, назовите свой домашний адрес. И вы лично будете под моей опекой. Так что ваша задача, Людмила Владимировна, — слушать и запоминать. Что не поймете — спрашивайте. И пишите честный и правдивый очерк о буднях армии, вот чего мы от вас ждем. За это все наши офицеры будут вам благодарны.

— Я все поняла, Вадим Геннадьевич. Спасибо. Машину за мной присылать не надо, я сама доеду. В двадцать ноль-ноль, говоря по-военному, буду у вас на ка-пе-пе.

— Что ж, хорошо. Мы вас встретим. До свидания.

— До встречи, Вадим Геннадьевич! — с многообещающими интонациями проговорила Люся.

Она осторожно положила трубку, какое-то время сидела, будто в прострации. Сердце ее по-прежнему колотило в ребра, руки и лоб сделались влажными.

«Неужели они и на этот раз не отвяжутся от меня? — думала она о своих чеченских знакомцах. — И зачем им надо знать о завтрашних ночных полетах? Что они задумали?»

Остаток рабочего дня у Вобликовой прошел кое-как. Она отнесла материалы в секретариат, взялась было править чью-то рукопись, но, сколько ни вчитывалась в текст, так ничего и не поняла.

Мысли ее были заняты другим.

Она должна была решить, что делать.

У нее еще было время:

— позвонить командиру части и, сославшись на какую-нибудь вескую причину, отказаться от посещения аэродрома;

— не сообщать ничего чеченцам;

— дать знать  к у д а  с л е д у е т;

— поехать на ночные полеты, но никому об этом не говорить…

И все же из всех этих вариантов ее дальнейшего поведения разум настойчиво потребовал — сообщить  к у д а  с л е д у е т.

В первую минуту Люся даже онемела от такой глупости: как, стукнуть на саму себя? Она в своем уме?!

Поостыв и покатав в мозгах эту идею, вспомнила: «Добровольное признание смягчает наказание». А за что ее наказывать? Что она сделала?!

Зайчик-трусишка, сидящий в ней, пискнул: «Сознайся, дурочка. Запуталась, на душе тревожно, нехорошо. Что-то тут не так с этими ночными полетами. Да и со Степянкой тоже. Иди, расскажи все как было…»

Нет-нет. Если и стучать, то с хитростью, так, чтобы и овцы остались целы, и волки бы наелись…

Но что хотят Махмуд и Саламбек? Они же ничего конкретного не потребовали от нее — только настаивали, чтобы она узнала,  к о г д а  будут ночные полеты. И все.