Крестная мать - 2

Михаил Анатольевич поднялся, силой усадил Зайцева на диван (Саня все еще рыдал, прямо-таки захлебывался слезами), вернулся к столу. Продолжал читать своим поникшим питомцам жесткую мораль, вбивал им в склоненные в покаянии головы:

— Марийку никто силой не заставлял хвататься за рубильник — сама свою судьбу решила. И вам ее жалко, а своего папу-режиссера не жалко? Как же так? Мало я для вас всех сделал? Я из вас актеров сделал настоящих! Кем вы были, когда пришли сюда, в мой ТЮЗ? Сосунки. Телята двухмесячные. Из соски вас поил, на ум-разум наставлял. А вы… Ты же, Саня, лучшие роли в моих спектаклях играешь! И вы, девушки!.. Да ты вспомни, Катерина: ты ходить по сцене не умела! Или ты, Королькова, только один образ у тебя и был — глупая деревенская мясистая девка. Параша, одним словом! Тебе ее и изображать не надо было… А вы меня — на тюремную парашу, в робу!.. Тьфу! Я-то с ними ношусь, я их прославляю в каждом интервью газетчикам и телевизионщикам, не устаю повторять: Зайцев, Королькова и Мухина — это лучшие мои актеры, это настоящее и будущее ТЮЗа, это его гордость!.. А о Марии сколько я добрых слов сказал!.. Пусть земля ей будет пухом, не вспоминает нас там, в царстве небесном, недобрым словом перед Господом… Да-а, ребята, не ожидал я от вас такой «благодарности», не ожидал!

— Михаил Анатольевич, — срывающимся, убитым голосом заговорила Катя. — Простите нас, глупых. Если можете. Мы больше не будем. Честное слово!

— Мы все понимаем, Михаил Анатольевич, — поддержала ее и Яна. — Нехорошо, очень нехорошо все получилось. Вы же не убивали Марийку, она сама… Мы с вами подло поступили.

— Вот именно — подло! — Захарьян поднял вверх палец. — Это ты верно сказала, Королькова, тут другого слова и не подберешь.

— Мы вас любили и еще крепче любить будем, Михаил Анатольевич. — Голос Кати был заискивающий, ласковый. — И слушаться вас будем. Только не выгоняйте нас, ладно? Куда нам идти? Мы же ничегошеньки больше не умеем. Только в театре играть.

Захарьян внимательно разглядывал своих птенцов. Что ж, побунтовали, подергались, получили по мягкому месту — это хорошо. Наука. И другим назидание.

Улыбнулся:

— Ладно, забыто. Что было — быльем поросло. Но предупреждаю: малейший намек на бунт…

— Да какой бунт, что вы, Михаил Анатольевич! Дурь!

— Мы все понимаем!

— Спасибо… любое ваше пожелание… Вы такой талантливый, такой… громадный режиссер! Простите нас! — наперебой говорили актеры.

Закурив новую сигарету, Захарьян тряхнул пышными волнистыми волосами, сел в кресле поудобнее, закинул ногу на ногу, заговорил спокойно, рассудительно:

— Давайте о деле поговорим. Марийки нет, исполнителей в «Тайной любви молодого барина» я обязан поменять. Я думал уже об этом. Поступим так: роль Аленки, Катя, даю тебе. Саня остается на месте, Яна — Параша. Ну, кое-какие передвижки еще будут. Спектакль мы возобновим обязательно. Спектакль кассовый, зритель его полюбил, а нам жить на что-то нужно. Так что… Хотя у меня тут есть кое-какие соображения. Время прошло, останавливаться на достигнутом нет смысла. Полозова хоть и была талантливой актрисой, но все же, думаю, не совсем понимала мой замысел, не понимала времени, в какое жила. Жаль. С ней бы могли многое еще сделать… Так вот, ребятки, надеюсь, что мы в этот раз друг друга поймем лучше.

— Что вы имеете в виду, Михаил Анатольевич? — Губы Кати подобострастно сложились в розочку-бутончик; губы у Кати очень красивые, свежие, притягательные — Захарьян невольно засмотрелся на них. С внутренним вздохом сожаления отвел взгляд — эх, лет хотя бы двадцать сбросить!..

Глаза его сделались жесткими.