Крестный отец Катманду

— Кхун доктор, я буду ходатайствовать перед полковником Викорном, как вы просили. Но вам, как всем людям, прекрасно известно: есть разные способы высказывать просьбу. Если вы хотите, чтобы мое обращение к боссу возымело действие, чтобы я просил его с надлежащей настойчивостью, то должны вести себя более открыто. Мне очень трудно дается разговор с вами, кхун доктор.

Мой с любопытством посмотрела на меня. На нее, наверное, уже давно никто не нажимал, и ей этот опыт показался в новинку. Еще один глоток чаю, и она разговорилась.

— Он был не обычным фарангом. Проницательным, чутким, знающим, умелым в обращении с деньгами, но разочаровавшимся неудачником и зациклившимся на себе человеком. В юности он мечтал стать великим художником большого экрана — кем-то вроде кинематографического Шекспира. Не сомневался в своем таланте, но не сумел создать ничего, кроме банального. Если разобраться, его проблемой была вечная юность Америки — эмоционально он так и не поднялся выше школы траханья на золотом закате. — Мой говорила вульгарности с удивительным апломбом. — Будто апокалипсическое соитие может наполнить жизнь смыслом. Поэтому психологически он был постоянно не в себе. Девушки в барах, простушки в социальном и экономическом смысле, были счастливее, чем он. Фрэнк прекрасно понимал, что это значит: грязные и нищие азиатские шлюхи обладают большей духовной упорядоченностью, чем цвет американских мужчин. Его невероятно дорогое, гарантированное Конституцией стремление к счастью не обеспечило ему место даже в лиге «третьего мира». Ему требовались лекарства, и я во имя нашей дружбы их доставала.

— Но ведь и вам от этого что-то перепадало, кхун доктор?

— Ничего, кроме бесконечных приглашений на частные просмотры в Лос-Анджелесе, куда я так и не сходила. Да. Мы были друзьями. Несмотря на разницу, мы были париями особого сорта — из богатых и успешных. Наши разговоры, если бы нас подслушивали, могли счесть опасными и революционными. Мы позволяли друг другу проявлять интеллект без ограничений. Он плакал на моем плече, жалуясь на свои бесконечные психические и эмоциональные осложнения. Я сетовала, что лишилась лицензии на занятие фармакологией и больше не могу развлекаться лекарствами. И мы как будто понимали друг друга.

— Кхун доктор, похоже, вы в самом деле дружили.

Мой кивнула.

— Я не задумывалась о наших отношениях в таком ключе, но считала его интереснее многих подруг.

— Так продолжалось до самой его смерти?

Она покачала головой и продолжила — медленнее и задумчивее:

— Нет, не совсем. В нашей дружбе не было ни планов, ни постоянства. Если он слышал о новом наркотике, который желал попробовать, или требовал кокаин заводского качества, я ему доставала. Он был сыном шестидесятых: любил «кислоту» и знал ей цену. Когда возникала потребность поговорить, мы встречались. Иногда мне казалось, что я его сиделка. — Мой пожала плечами. — Если откровенно, я втайне рассчитывала, что когда-нибудь он замолвит за меня перед тайскими властями словечко от имени США — ведь он был в приятельских отношениях с американским послом. Но мы встречались нерегулярно. Он мотался между Таиландом и Лос-Анджелесом, да и я тоже часто уезжала из страны. А когда он перестал появляться в обществе, у нас вообще исчезли общие знакомые.

— Он не рассказывал о своих поездках в Непал?

Мой метнула на меня быстрый взгляд проницательных глаз.

— А как же. Мне кажется, именно Непал его и доконал. На вашем месте я там искала бы причину его смерти.

— Почему?

— Он там связался с какой-то девчонкой. Звучит смехотворно. Она из тибетских беженок и немного знакома со всякой мистической чепухой. А поскольку все это происходило в Гималаях, он запал на ее пассы. Тогда я потеряла к нему уважение. Он чувствовал, что не может говорить со мной о своем новом увлечении мистикой, потому что я подниму его на смех. Когда я сказала ему, что все это химия — при помощи правильной дозы допамина я могу любого человека познакомить с Богом, — он взорвался, начал что-то рьяно доказывать, и я ушла раньше обычного. После этого он не звонил мне больше года и начал жутко толстеть. Смотреть на него было все равно что наблюдать катастрофу в замедленной съемке. Он все больше увеличивался в размерах и перестал бриться, а я терпеть не могу бородатых. Советовала ему принимать орлистат [48]или сибутрамин, [49]но он как-то странно относился к своему ожирению. Считал его чем-то вроде своего личного мученичества на новообретенном пути.

— Как давно это случилось?

— Отчуждение происходило постепенно. У нас не произошло разрыва, мы просто расходились в разные стороны. А поскольку не были любовниками, то не требовалось формальностей, тем более не существовало причин для убийства. — Она улыбнулась той особенной улыбкой, когда приподнимаются уголки губ, обнажая передние резцы.

— И вы удивились, когда он в тот вечер позвонил вам с сой Ковбой?