Крестный отец Катманду

Когда-нибудь пробовали звонить лихтенштейнским банкирам из Цюриха в нерабочее время? Хотя бы через тридцать секунд после пяти вечера в четверг? Вы поймете, почему они так дружат с часами. Я звоню главному банковскому человеку, который занимается сущим пустяком — сорока миллионами долларов Лихтенштейнского трастового фонда, — сказать, чтобы выслал документы, о которых мы договорились, когда первый раз обсуждали поставку черного чая «Лапсанг сушонг» для оптовой продажи в Европе и необходимость с этой целью основания трастового фонда (прозрачная отговорка, но он и глазом не моргнул). Но его не оказалось — ушел домой. Мобильный тоже не ответил, и космология его помощницы оказалась таким же заводным механизмом — она тоже отбыла с работы. Наконец через коммутатор я нашел работающую сверхурочно секретаршу, которая знала, о каких документах идет речь. Она согласилась их выслать, но подчеркнула, что делает это по собственной инициативе, что может получить взыскание, что она беженка из Эфиопии и неважно говорит по-английски. Дело сделано, оставалось подождать пару дней. Без необходимости бегать по городу ум стал проваливаться в одну из опаснейших черных дыр.

Зачем я это делаю? Зачем? Мой сын умер, и мне больше незачем заботиться о плате за его обучение в колледже. Супруга ушла в монастырь. Мне не нужны деньги! Но я завяз в этой грязной среде. Мне даже не особенно страшно умереть. Засосала грязная среда. Я представлял будущие жертвы, которые все походили на девушку на анатомическом столе: перед глазами проносились яркие картины — подростки с воткнутыми в череп огромными иглами. Я не предназначен для таких дел, а все, включая Викорна, Зинну и Тиецина, думают обратное.

Хочешь знать, почему я не размышлял об убийстве Толстого Фаранга? Помимо того что барахтался в черной меланхолии отвращения к себе, я решил заставить доктора Мой несколько дней поволноваться. Мне также требовалось переосмыслить всю стратегию расследования. И я решил пойти в храм.

На этот раз я отправился в суперсвященный монастырь Бовоннивет. По дороге в такси я боялся, что слишком зажат, слишком напряжен и напуган, чтобы успешно медитировать, но, встав на колени и кланяясь Будде, почувствовал, как пришла в движение дисковая пила Тиецина. Каждый раз она казалось иной — на этот раз я вообразил ее «чертовым колесом» с нависшими надо мной гигантскими лопатообразными зубьями.

Я знал: нельзя поддаваться страху, надо держаться. Оказалось, что вызванное галлюцинацией пограничное состояние ума обнаружило мою истинную природу — горечь. В моей основе лежала не старомодная алчность, как у Викорна, и не похоть, как у Зинны, — эти два порока хоть и уводили от истины, но по крайней мере объяснялись стремлением человека к счастью. Я же постоянно цеплялся за горечь, словно она последнее слово реальности. Так бывает в современных триллерах: в них нет ни одного доброго чувства, а в конце они кажутся не более чем конвейером смертей. Но чем вызвана моя горечь?

С каждым оборотом дисковая пила входила в меня на микрон глубже. Если откровенно, моя горечь не что иное, как нежелание (даже в моем возрасте) окончательно рождаться на свет и существовать в безумии, которое называется жизнью. Мое извращенное сопротивление вхождению в реальность существовало во мне всегда и служило подоплекой всему. Понимаешь, о чем я говорю, мне подобный, мой брат?

Через два дня прибыли документы из Цюриха. Вау! Умеют же банковские юристы плодить бумаги! Стариканам предстоит подписать четыре копии, причем поставить свои закорючки на каждой странице. Я направил Викорну и Зинне документы в аккуратных конвертах формата А4, приклеив стикеры с красными стрелами во все места, где им следовало нарисовать свои фамилии, и посылки потянули по размеру и весу на хорошие романы в твердом переплете. Когда я попросил Лека отнести один комплект документов наверх полковнику Викорну, а другой передать своему армейскому корешу для последующей отправки генералу Зинне, его длинные худые руки транссексуала опустились под грузом.

Затем пришлось понукать и упрашивать старых питонов подписать бумаги. Их напугало количество страниц с напечатанным мелким шрифтом текстом. Самое плохое, они не желали показывать свои удостоверения, когда расписывались у нотариуса.

Полковник Викорн нервничал. Никогда раньше он не имел дел с такими крупными партиями товара. Но Тиецину удавалось поддерживать дух стариков на уровне напускной бравады, хотя теперь, когда наступало время платить, крестные отцы заерзали: им еще не приходилось заключать сделки с тибетцами. Случись непредвиденное, они потеряют свои сорок миллионов и окажутся в трудном положении. А Зинне вообще придет конец.