Крестный путь Петра Столыпина

18. Во всех по возможности домах района охраны надлежит завести «своих» дворников, которые давали бы сведения о жильцах и обо всем подозрительном в их жизни».

Подобные меры усиленной внешней охраны, сочетаемые с агентурной работой внутри революционных организаций, если и не делали полностью невозможным, то чрезвычайно затрудняли проведение покушения в столице. Однако при выезде премьера в провинцию меры охраны были значительно слабее, что объяснялось исключительно его собственной волей. Столыпин мог брать с собой охрану из числа сотрудников столичного охранного отделения, но никогда этого не делал. Его сопровождала только группа охраны из жандармских офицеров, в которую входили подполковник Пиранг, ротмистры Десбах и Нагроцкий и штабс-капитан Есаулов. Это были лично доверенные люди министра, но они не были профессиональными охранниками и, в основном, выполняли адъютантские обязанности. Причем, как правило, Столыпин брал в поездку группу не в полном составе. Аналогично повел себя премьер и при поездке в Киев – им был взят с собой один ротмистр Нагроцкий, только недавно вошедший в состав охранной группы. Таким образом, премьер собственными руками фактически лишил себя сколько-нибудь надёжной защиты, что до крайности облегчило задачу будущего убийцы.

Конечно, губернаторы, жандармские управления и местные охранные отделения делали всё возможное для обеспечения безопасности председателя Совета министров, но, во-первых, квалификация местных охранников была ниже, чем у столичных коллег, а во-вторых, Столыпин сознательно старался избегать усиленной охраны вокруг себя. Избегал, хотя в отношении него было совершено за время руководства правительством, по разным данным, от 10 до 18 покушений.

Дело тут не только в безусловной личной храбрости Столыпина, вызывавшей нескрываемое уважение даже у революционеров. Примеры её мы ранее неоднократно приводили, но всё-таки расскажем ещё о двух случаях. Будучи саратовским губернатором, в разгар антиправительственных беспорядков Столыпин вышел один навстречу готовой крушить всё вокруг демонстрации. Во главе её шел мужик огромного роста с суковатой дубиной в руках. Поняв, что именно он является наиболее опасным, Столыпин со словами: «Подержи-ка, братец, неудобно в ней», – сбросил ему на руки шинель. И только что кричавший об убийствах ражий детина почтительно взял шинель и понес её за губернатором.

Этот случай стал широко известен, как и поведение Столыпина во время взрыва на Аптекарском острове. Тогда, несмотря на то, что он сам чудом избежал смерти, его дочь и сын были ранены, а вокруг были трупы погибших и куски разорванных тел, премьер оставался на месте и помогал спасать раненых.

Пренебрежение необходимыми мерами охраны объяснялось не в последнюю очередь и полуфаталистическим настроем Петра Аркадьевича, считавшего, что «всё в руках Божьих», и не слишком верившего в земную защиту от убийцы. О мистическом предвидении заставляет задуматься завещание Столыпина, в первых строках которого было написано: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют». Глава правительства, видимо, предчувствовал не только свою насильственную смерть, но и то, что она произойдет не в столице.

Думается, можно смело предположить, что подобное настроение обречённости сыграло весомую роль в дальнейших трагических событиях.

Как ни удивительно звучит, но министр внутренних дел был убеждён, что для него большая опасность исходит изнутри, чем извне. Или, другими словами, он считал, что опасны не деморализованные революционеры, а враги во власти, которым был ненавистен волевой глава правительства и его политический курс. Премьеру было прекрасно известно, что многие высшие сановники чрезвычайно опасаются усиления его власти и постоянно муссируют тему о неких «диктаторских устремлениях» и намерении «оттеснить самодержца на задний план». И если левые ненавидели Столыпина за подавленную самими жёсткими мерами революцию, то многие правые, как мы уже писали, считали крайне опасной для трона его аграрную реформу.

Столыпин неоднократно говорил ставшему одним из его немногих преданных сторонников в Думе, Шульгину (что, учитывая последующие события, звучит как мистическое предвидение): «Вы увидите, меня как-нибудь убьют, и убьет чин охраны».

Интересно свидетельство и Извольского, которому глава правительства нередко доверял свои самые сокровенные мысли и ощущения: «Любопытно отметить, что, встречая опасность с удивительным мужеством и даже временами бравируя ею, он всегда имел предчувствие, что умрёт насильственной смертью. Он мне говорил об этом несколько раз с поразительным спокойствием».