Крестный путь Петра Столыпина

Богров здесь утверждает о благородных идейных мотивах обращения в охранку, но его же предыдущее показание (на допросе 2 сентября) звучит несколько иначе – там он упоминает и о сугубо меркантильных мотивах: «Я лично за все время принадлежности к группе анархистов-коммунистов ни в каких преступлениях не участвовал. Состав партии часто менялся, и в течение 1908 года все вышепоименованные лица из неё выбыли, будучи арестованы, а в состав её вошли приехавшие из-за границы: Герман Сандомирский, Наум Тыш, Дубинский и какой-то Филипп, фамилии которого не помню. Примкнул я к группе анархистов вследствие того, что считал правильным их теорию и желал подробно ознакомиться с их деятельностью. Однако вскоре, к середине 1907 года, я разочаровался в деятельности этих лиц, ибо пришёл к заключению, что все они преследуют, главным образом, чисто разбойничьи корыстные цели. Поэтому я, оставаясь для видимости в партии, решил сообщить Киевскому охранному отделению о деятельности этой партии. Решимость эта была вызвана ещё и тем обстоятельством, что я хотел получить некоторый излишек денег. Для чего мне нужен был этот излишек денег, я объяснить не желаю».

Но ни идеологический, ни меркантильный мотивы не выдерживают критики. Начнём с последнего. Богров получал от отца ежемесячно 150 рублей на расходы (при том, что жил дома и полностью обеспечивался всем необходимым). Кроме того, все знающие семью единодушно свидетельствовали, что Богров-старший никогда скупостью не отличался и неоднократно предлагал сыну крупную сумму на открытие собственного дела, но тот неизменно отказывался.

Версия о крупном карточном долге (об этом Богров скажет недоумевавшему Кулябко) тоже не кажется достоверной. Если даже предположить, что Богров не хотел обращаться к отцу за деньгами (хотя сумма в 1500 франков, проигранных во Франции, для того времени совсем не была сколько-нибудь серьёзной), то сыну одного из наиболее богатых и уважаемых киевлян ничего не стоило их занять в другом месте. И ведь никакой единоразовой крупной выплаты Богров тогда от Кулябко не получил (да и не просил)!

Вообще же, деньги, получаемые Богровым в охранке, никак крупными для «мажора» начала XX века не назовёшь. Во всяком случае, ежедневного смертельного риска они никак не стоили и не оправдывали.

Не менее надуманной является и версия возмущения «разбойничаньем» анархистов, совмещённая с испугом от обнаруженной слежки. На самом деле, осведомительская работа Богрова началась не с анархистов, а с эсеров-максималистов. К анархистам он перешёл позднее по прямому указанию Кулябко (какое-то время Богров работал одновременно по двум организациям). А группа анархо-коммунистов в момент его прихода на Бульварно-Кудрявскую ещё вообще не образовалась. Так что ни слежки за анархистами, ни возмущения деятельностью анархобандитов в то время не могло быть по определению. Об этом можно говорить уверенно – во время пребывания в Петербурге, представляясь начальнику местного охранного отделения полковнику Михаилу Фридриховичу фон Коттену, «Аленский» сообщил, что «работал сначала по социалистам-революционерам, а затем по анархистам».

Почему и у начальника охранки (который в одном из показаний искажённо показал, что Богров «начал давать агентурные сведения, касающиеся анархистов, а впоследствии максималистов») и у его агента появился одинаковый провал в памяти, непонятно. По-видимому, в силу каких-то обстоятельств изложение правдивой информации о начале агентурной работы Богрова было невыгодно ни тому, ни другому.

Однако, каковы бы ни были мотивы Богрова, всё же его собственная инициатива начала сотрудничества ни малейшего сомнения не вызывает. Пример Богрова прекрасно подтверждает утверждение Спиридовича о том, что для вербовки агентуры охранке не надо было прибегать ни к каким дьявольским козням: «Не жандармерия делала Азефов и Малиновских (агент охранки в РСДРП(б). – Авт.), имя же им легион, вводя их как своих агентов в революционную среду; нет, жандармерия выбирала лишь их из революционной среды. Их создавала сама революционная среда. Прежде всего они были членами своих революционных организаций, а уже затем шли шпионить про своих друзей и близких органам политической полиции».

Пожалуй, единственное, что можно предположить в связи с неожиданной инициативой имевшего прекрасные перспективы юноши из богатой семьи – излом психики. То ли он захотел острых ощущений, то ли вообразил себя ницшевским сверхчеловеком «по ту сторону добра и зла», то ли, подобно Раскольникову, мучился вопросом «тварь ли я дрожащая или право имею?»… Но данный ответ, конечно, нельзя считать окончательным. Возможно, что всё же нечто нам неизвестное заставило Богрова стать осведомителем помимо его воли.