Крёстный сын

-- А тебе идет, -- заметил вошедший тюремщик, глумливо разглядывая молодого человека в серой мешковатой каторжной робе. -- Может, ты дворянином только прикидывался?

-- Что ж ты глаз-то с меня не сводишь, -- огрызнулся Филип, снова ложась на койку, -- небось, с мужиками спишь?

-- Это тебе теперь придется с мужиками спать, -- загоготал детина так, что огромная связка ключей у него на поясе зазвенела, -- если, конечно, силы будут оставаться после того, как целый день киркой помашешь!

Филип лежал неподвижно и молчал. Тюремщик собрал раскиданную по полу одежду, вышел и запер дверь.

Общаясь с разбойниками и прочим сбродом, крестник Правителя наслушался достаточно историй о каторге, этой болезненной и относительно долгой замене смертной казни. Такая перспектива его не особенно пугала: он знал, что очень быстро превратится там в тупой рабочий скот, которого больше всего будет заботить миска похлебки после работы. С этим он готов был мириться и даже ждал как облегчения, ибо снова проснувшиеся в его голове мысли об Ив доставляли ему сейчас гораздо большие мучения, чем могли бы доставить сбитые до мяса кандалами запястья и лодыжки. Теперь он не сомневался, что действительно нужен ей (раз уж она так избегала слова "любовь"). "Она остается совсем одна, со своим папашей-мучителем, который наверняка попытается как можно быстрее выдать ее замуж..." Последнее было невыносимо. "Чтобы кто-то прикасался к ней, видел ее обнаженной, не говоря уж... И я ничего, ничего не могу сделать, чтобы помочь ей, да и себе тоже!"

Он чувствовал себя настолько отвратительно из-за своего бессилия, что на ум пришли рассказы о том, как легко избегнуть каторги, попытавшись сбежать по дороге. Осужденные шли туда пешком, специально организованной группой из двадцати человек, прикованных по бокам к одной цепи. Если кто-то делал шаг или просто движение в сторону, конвойные могли без предупреждения всадить ему копье между лопаток. Филип, увлекшись, даже почувствовал прикосновение холодного железного острия к спине. "И все, дальше никаких мыслей, сожалений, мучений -- ничего". Это было так заманчиво... Но он вдруг вспомнил, как Ив на прощание прижималась к нему и умоляла не умирать, дождаться. Его тело так живо вспомнило ощущение ее близости, что член в штанах зашевелился. "Ну, нет, умирать мне еще рано! О чем я только думаю, ведь она жива, и я нужен ей. Не выйдет она замуж, а если выдадут, оскопит своего мужа в первую брачную ночь. Не хотел бы я когда-нибудь разозлить ее, мою милую... Придется потерпеть, она вытащит меня. Надо продержаться несколько месяцев, и мы снова будем вместе. И тогда я никому не позволю сделать ей больно или разлучить со мной..."

Так Филип окончательно уверовал в свою женщину, в своего ангела, в свою Энджи и успокоился. Через пару дней его отправили на каторгу.

VI

На следующий день после разоблачения любовников Правитель пришел к Евангелине для разговора. Она встретила его необычно спокойно, но во время их беседы главу государства не покидало ощущение, будто он общается с механической куклой, а не с дочерью. Казалось, она даже внешне изменилась, ее ликующая красота, так раздражавшая его в последние месяцы, потускнела, почти исчезла, глаза стали безразличными. Эта перемена неприятно удивила Правителя, да еще как назло ему все время вспоминалось счастливое лицо девушки во время свидания с Филипом. Но глава государства никогда не давал воли сантиментам, не стал предаваться им и сейчас. Ему нужно было выяснить кое-какую информацию, и он сразу приступил к делу.

-- Я должен задать несколько вопросов, ты в состоянии отвечать? -- спросил он довольно мягко.

-- Да.

Он сел в кресло у окна, она осталась стоять.

-- Как ты проходила в его покои?

-- Через дверь, естественно.

-- Я приказал замуровать потайную дверь, там есть еще одна?

Ив устало вздохнула. Она знала, каким дотошным занудой может быть отец. Теперь, держа в своих руках жизнь Филипа, Правитель обладает полной властью над ней, так что придется рассказывать, где-то утаивая, где-то привирая, но где-то обязательно говоря правду. Она достаточно долго наблюдала за Правителем при исполнении его обязанностей и сознавала ценность любой, даже самой малозначимой информации, поэтому не собиралась говорить ничего лишнего там, где этого можно было избежать. Вранье не представляло для нее никакого труда, особенно сейчас, и она спокойно ответила:

-- Нет, я входила из дворцового коридора или через дверь у подножия башни, из сада.

-- Он что, не запирался изнутри?

-- Запирался, но я стучала, и он открывал.

-- И ты не боялась, что тебя могут заметить? -- Правитель испытующе глядел на нее.

-- Очень боялась, -- Ив смотрела ему прямо в глаза, -- но из сада легко войти незамеченной, к тому же там есть потайная пружина, позволяющая открыть дверь снаружи. Когда я заходила из дворца, то добиралась почти до самой его двери по потайным ходам, потом тщательно осматривалась через глазок и только после этого выходила в коридор и стучала.

Ее отец кивнул, объяснения звучали убедительно.