Крестоносец

— Постой! — громко возразил Геннадий Иваныч. — Не пил я тогда! Не было этого, врет она все, курва!

— Ну, вот, — участковый озабоченно нахмурил брови. — Опять оскорбляете.

— Не оскорбляю, а уточняю правду.

— Ладно, пусть так… пусть вы были трезвы… Но Капустину-то Зинаиду Михайловну оскорбили грубой нецензурной бранью? Вот и вторая соседка ваша, библиотекарша…

— Бранью не оскорблял! — Горелухин вскинулся. — А матом обложил — было дело. Так ведь за дело, командир! Капустиха, сука гладкая…

— Гражданин!!!

— Ну, эта дура… короче, я за водой шел, на колодец, иду себе, никого не трогаю, тут она сзади, дачница хренова… на «Мицубиши» своей… сигналит… типа, прочь с дороги, быдло…

— Что ж вам, и в самом-то деле, не посторониться было?

— А чего ж я в своей деревне кого-то сторониться должен?! — снова взъерепенился опрашиваемый. — Понаехали тут всякие… дачники, чтоб им подавиться. Денег у себя в городах наворовали, страну развалили — теперь, суки, выделываются, машин накупили, домины-хоромины. Вот хоть ту же Капустиху взять, я ведь ее с детства, ну, пускай, с юности, знаю — ну всегда была дура дурой. Толком и не училась нигде, а сейчас, смотри-ка — три магазина у нее? Ну, с чего такое счастье?

— Видно, работала много…

— Эта ленивица-то? Ха, тоже, нашли работницу, гражданин начальник. Где что плохо лежит — тянула — это да!

— Так вы, значит, признаете, что оскорб…

— Никого я не оскорблял!

— …что ругались матом.

— Матом — да, ругался. Мало еще этой суке! Вот, я смотрю, командир, ты тоже пешком ходишь?

— Хочу на авто ссуду взять…

— Хха… ссуду. А таким гнидам, как Капустиха и муженек ее — гнус, — никаких ссуд не надо. Все уже готовенькое, у народа украденное… — Судя по всему, Горелухина потянуло на лирику, нелюдим нелюдимом, а, видать, все же хотелось хоть иногда выговориться, хоть даже и вот — участковому. — Ты сам-то посмотри, лейтенант, что кругом творится! Глянешь на заправке — такие девочки-мальчики за рулем всяких там «лексусов». И что эти сопляки-соплюшки такого в своей короткой жизни сделали? Заработали? Шнурки мои не смешите!

— Так, наверное, родители им купили.

— Во-во — нате, чадушки, играйтесь. Расстреливать таких ворюг-родителей надо, и чем больше — тем лучше.

Михаил даже улыбнулся: с политическими взглядами гражданина Горелухина все обстояло более-менее ясно.

— Так… — участковый наконец закончил писать. — Прочтите… здесь вот напишите — «с протоколом согласен» или «не согласен».

— С протоколом не согласен, — выводя ручкой, вслух бормотал Геннадий Иваныч. — Матом ругался, но не оскорблял. Все?

— Все. Тут вон, в уголке распишитесь.

— Так я же… А, ладно.

Поставив раскорявистую подпись, Горелухин поднялся с досочек и, закурив, направился к собственным воротам. Спрятанная во дворе собака снова залаяла — только теперь уже не со злобой, а преданно-радостно, видать, почуяла таки хозяина.

Ратников хотел было подождать за сарайчиком, пока Димыч уйдет, да потом махнул рукою — чего прятаться-то? Вышел:

— Здоров еще раз, Дим-Димыч! Как служба?

— Да потихоньку, — младший лейтенант улыбнулся и пожаловался. — Фуражку вот где-то оставил… никак не могу вспомнить где — в библиотеке или на почте.

— Скорей — на почте, — хмыкнул Михаил. — В библиотеку ты уже без фуражки ездил.

Участковый задумчиво взъерошил затылок:

— Да… так и есть — на почте. Придется зайти.

— Уж таки придется, — засмеялся Ратников. — Как там девчонку-то пропавшую, не нашли еще?

— Да не… Думаю, не погибла она и не утонула — рванула в Питер, а там — ищи-свищи, — милиционер неожиданно засмеялся. — Я так и предполагал, что Лерка эта давно в Питер свалила. И, знаешь, Сергеич, это и мать ее, Анька, алкоголичка, подтвердила.

— Да ты что? — искренне удивился Миша.

— Вот именно! Вчера только с ней еще раз беседовал… так, профилактически. Заодно про дочку спросил… Так Анька говорит — пацан какой-то приходил, передал от Лерки привет и сказал, что все с ней хорошо, ну, с Леркой то есть, чтоб не волновались, в Питере она, у хороших людей и вот еще в Москву собирается.

— Еще и в Москву? — присвистнул Ратников. — Хорошо не в Париж и не в Лондон! А что за пацан-то?

— Да Анька не помнит — как всегда пьяной была.

— Что — так-таки совсем ничего и не помнит? Может, из деревенских кто?

— Не… говорит — точно, чужой. Потому и не запомнила. О! В белых коротких штанах — так Анька сказала. И больше — никаких примет.

— В Рио-де-Жанейро надобно ехать, — хохотнул Ратников. — Там, если верить классике, все в белых штанах ходят.

Белые штаны. Короткие… Шорты. Кто тут такой пижон? Участковый, кстати, тоже может увидеть… парень неглупый.

— А что Карякин? Ну, Колька-то?

— А выпустили… Нет трупа — нет и дела. За что задерживать? Его и тогда-то по мелкому приземлили…

— Но он же Эдьку Узбека…

— А тоже доказуха хлипкая. Тем более они с Узбеком уже помирились. Там легкие телесные всего-то.

— Понятно… Ну, бывай, Димыч! Заходи, ежели что. Сам знаешь — всегда рады.

Простившись с участковым, Михаил дождался, когда тот отошел подальше и, вытащив из кармана мобильник, набрал «М.Горд».