Крестоносец. За Гроб Господень

Граф Раймунд продолжил марш. Захватив несколько фортов на холмах, он решил осадить большую крепость Аркас. При этом он надеялся, что таким образом сможет привлечь на свою сторону Боэмунда, Готфрида Бульонского и Роберта Фландрского, которые не присоединились к его маршу на юг. Раймунд полагал, что сможет взять Аркас легко. Он ошибся. Защищая Аркас, турки проявили чудеса храбрости и время от времени устраивали свирепые набеги на лагерь франков. Произошли жестокие перестрелки между крепостными катапультами и катапультами, которые везла с собой на юг «Армия Господа». Горшки с горящим огнем, пылающие связки дров, смола и сера — все это забрасывалось в лагерь и становилось причиной сильных пожаров среди шатров и хижин осаждавших. Раймонд Тулузский все равно продолжал настаивать на взятии крепости, решив заодно проучить местных турок и заставить их бояться себя. Гуго и Готфрид отговаривали его, но граф был непреклонен. Он стал угрожать великому правителю близлежащего города Триполи, что вышлет ударный отряд для захвата соседнего порта Тортосы. Правитель Триполи действительно испугался и решил откупиться большим количеством лошадей и десятью тысячами золотых византийских монет. Прознав об этом, Готфрид Бульонский и Роберт Фландрский поспешили на юг, чтобы присоединиться к Раймунду, которому пришлось потратить свое неожиданное богатство для того, чтобы заплатить не только воинственному Танкреду, оставившему своего дядю Боэмунда, но и вознаградить Готфрида и Роберта.

Одна беда следовала за другой. Аркас никак не хотел сдаваться. Пришло известие о том, что император Алексий написал графу Раймунду письмо с настоятельной просьбой не двигаться дальше на юг, пока он не придет со своей армией для совместного похода на Иерусалим. Пьер Бартелеми, как всегда, будучи на стороне Раймунда, заявил о своих новых видениях и снова призвал «Армию Господа» очиститься. Нарастало глубокое недовольство. Начались жаркие дебаты. Было откровенно заявлено, что крестоносцы покинули Марат с одной целью: идти прямо на Иерусалим, но опять застряли. Гуго и Готфрид обсуждали все это, собравшись на специальный совет в палатке Теодора. Позже к ним присоединились Норберт и Альберик, похожие на призраков с фанатично горящими глазами, а также Бельтран.

Как вспоминала позже Элеонора, была тихая теплая ночь, одна из тех, когда они с Теодором совершали уже ставшие привычными прогулки за пределы лагеря, чтобы насладиться густыми, тяжелыми ароматами раннего лета, уйдя подальше от смрада лагерных костров, нужников, чанов, а также от всепроникающей вони, что издавала грязная одежда, надетая на немытое тело. Теодор быстро занял место Гуго в сердце Элеоноры и стал ее задушевным другом. Он не читал ей нотаций, а давал возможность выговориться, что она и делала, причем более искренне и с большей охотой, чем когда-либо на исповеди. Теодор побуждал ее к обсуждению прошлого.

Элеонора несколько неожиданно для себя осознала, что мысль о смерти злого пьяницы мужа, преследовавшая ее ранее, стала меньше донимать во время похода. Иногда она могла неделями не вспоминать о нем. Однако теперь, когда за ней стал ухаживать Теодор и армия понемногу приближалась к Иерусалиму, Элеонора, пережив все ужасы кампании, снова вспомнила о прошлом. Она рассказывала о переменах, которые произошли в ней самой, о растущем отчуждении между ней и Гуго, о прохладном отношении к ней Готфрида, а также о том, как ей в конце концов удалось избавиться от угрызений совести. Элеонора твердо уверовала в то, что ее бывший муж сам навлек на себя погибель. И если она и была в чем-то виновата, то, несомненно, уже искупила свою вину. Да, в некоторой степени это она спровоцировала его неистовство, его ругань и его грубое поведение. Но что такое его смерть по сравнению со смертью тысяч невинных людей, истребленных обеими сторонами в этой так называемой священной войне? В конечном счете поход на восток оказался совсем не таким, каким Элеонора его себе представляла. Однако она здесь — и все тут, и уже ничего нельзя изменить. Да, паломничество уже подходило к концу, однако каким образом Иерусалим сделает ее или кого-нибудь другого человечней и чище? Если крестовый поход как-то и повлиял на нее, призналась Элеонора Теодору, то лишь тем, что очистил ее душу от множества ненужного и наносного. Если они доберутся до Иерусалима и если она останется в живых, то уже не будет больше принимать участие в погоне за мечтой; она начнет все сначала, создаст свой собственный мир и устроится в нем тихо и основательно, как монашенка в своей келье.

Теодор никогда ей не перечил. Они стали часто выезжать вдвоем на конные прогулки, чтобы оказаться подальше от смрада и грязи лагеря, от шума и грохота осады. Мчались галопом куда-нибудь в глубинку и разыскивали там какой-нибудь беленький домик с хлевами, клумбами и огородами.