Крестоносец. За Гроб Господень

Гуго, Готфрид, Бельтран и Теодор, должным образом защищенные доспехами, разбирали овальные щиты и булавы. Раскрасневшиеся Норберт и Альберик присоединились к пехотинцам, расположившимся позади конницы. Были специально разожжены дополнительные костры; из них повалил черный дым, увеличивая завесу и не давая противнику возможности рассмотреть, что происходит в «Армии Господа». Тем временем турецкая кавалерия снова сгруппировалась для атаки. Ее замысел был прост: напасть на франков, прижать их к стенам Никеи, уничтожить и таким образом снять с города осаду. Как написала позже Элеонора в своей хронике, турки совершили две ошибки. Они сочли, что группировка графа Раймунда — это и есть вся франкская армия и что ее боевые качества столь же низкие, как и у одетых в лохмотья сторонников Петра Пустынника. Вскоре выяснилось, что они жестоко просчитались. Сразу после полудня с холмов хлынул новый поток всадников в белых накидках. Франки, скрывшись за дымовой завесой, наблюдали за ними, а потом, выждав подходящий момент, снова бросились в атаку. Мощная стена конных рыцарей в железных доспехах легко сокрушила противника, и турецкие боевые силы были смяты. Франки прошли сквозь них, словно нож сквозь масло, рубя направо и налево и заливая землю кровью так, что она ручьями стекала вниз по склону. Потом они развернулись и снова ринулись в атаку. Окончательно сломленные, турки бросились бежать. Какое-то время франки преследовали их по пятам, а потом с триумфом вернулись в лагерь с мрачными трофеями на пиках и копьях, гоня вереницы пленных, которым на шеи привязали отрубленные головы их товарищей.

Пленные подверглись насмешкам и унижениям. Одну из катапульт, предоставленных Алексием, подтащили к краю рва, окружавшего Никею, и на закате дня из нее стали стрелять отрубленными головами, завернутыми в рыбацкую сеть. Некоторые из них ударились со зловещим стуком о парапет, другие же перелетели через стену, и Элеонора даже с того места, где она стояла, услышала горестные стоны горожан, сгрудившихся за городскими стенами. Они поняли, что оказались в ловушке. Килидж-Арслан потерпел поражение!

После этого воины «Армии Господа» набросились на остальных пленников. Их согнали в центр лагеря и заставили встать на колени, чтобы легче было рубить им головы. Писец Симеон оказался среди тех, кого пленили в обозе. Он отчаянно умолял сохранить ему жизнь, но палачи не обращали внимания на его мольбы. Наконец он вырвался и убежал в лагерь, преследуемый Горгульей и Бабуином из отряда Жана. Вопя что есть мочи, он бежал по узкому проходу, а пьяные зеваки толкали его и смеялись над ним. Элеонора, которая к тому времени уже вернулась к себе в шатер, услышала крики и вышла наружу. Чуть не налетев на нее, Симеон упал ей в ноги. Бабуин и Горгулья схватили его.

— Я ни о чем не умолял, — сказал Симеон, отрываясь от письма.

— Нет, Симеон, ты, конечно же, не умолял. Ты просто сказал, что не хочешь умирать. И добавил, что ты — католик, схваченный ранее турками. Насколько мне помнится, — сухо добавила Элеонора, — ты даже цитировал каноническое право, хотя тем двум верзилам было на это решительно наплевать.

— Дерьмо верблюжье, — пробормотал Симеон. — Но благодаря вам, госпожа сестра… — Он наклонился вперед. — Между прочим, нельзя ли мне принять клятву и тоже стать членом отряда «Бедных братьев храма Гроба Господня»? Я кое-что знаю.

— Неужели, Симеон? — подозрительно прищурилась Элеонора.

— Мне кое-что известно о спрятанном. Я слышал, о чем тут шепчутся.

Элеонора быстро взглянула на Имогену, которая спала, разлегшись на подушках.

— Симеон, меня всегда поражала твоя способность все слышать. — Она улыбнулась. — Но давай вернемся к нашей летописи.

— Конечно, госпожа сестра, только мне хотелось еще раз поблагодарить вас и вашего брата за то, что вы спасли мне жизнь. Я так вам признателен….

— Летопись, Симеон…

— Да-да, конечно, госпожа сестра…