Крестоносец: Железная Земля

— Их порождает сама эта земля, некогда отравленная ядом Нашествия, — ответил Ошер. — Мертвые не хотят упокоиться в своих могилах и заставляют живых действовать по их наущению. Злая сила, оставшаяся в землях Кланх-о-Дора, уродует людей, превращая их в звероподобную нежить. Когда-то Матерь спасла империю и окрестные земли от Зверя, но до этой земли Ее благодать дошла много позже. В древности предки моего народа изгнали из Кланх-о-Дора остатки виари, уцелевших во время Нашествия. Воспользовались их слабостью, тем, что война с нежитью истощила их силы. Поступили подло и жестоко. Это было первое зло, совершенное ими. Земля мстила нам за вероломство, наши посевы гибли, ядовитые туманы с болот несли с собой холод и мор. Потом сюда пришли имперцы и принесли с собой Золотые Стихи и веру в Матерь-Воительницу. Повторилась история с виари: теперь уже виссинги считали, что имперцы хотят отобрать у них землю — и вражда только нарастала. А потом было восстание Вендры и долгие века молчаливой ненависти, которая разделяла мой народ и жителей империи.

— Значит, вы считаете, что темная магия, уродующая эту землю, осталась от виари?

— Я порой беседую с виарийскими капитанами, которые бывают в Кале. Они считают, что виссинги сами виноваты в своих бедах. Культ зверобогов Осса, Приана и Неске — вот корень зла.

— А Зверь? Вы что-нибудь знаете о нем?

— Только то, что он был повержен Матерью, и после этого Нашествие прекратилось. Но Матерь, покидая наш мир, сказала Своим ученикам: «Будьте бдительны, чтобы не повторилось безумие». — Тут епископ как-то странно посмотрел на меня. — Предупреждала ли Она нас этими словами о грядущем пришествии нового Зверя?

— А Мацей Хомрат?

— Некоторые виссинги почитают его, как великого мудреца и провидца, но церковь не поощряет такого отношения. Я еще ребенком слышал много историй о Хомрате, и большей частью, это были сказки, которые так любит темный необразованный народ. Я был склонен считать рассказы о нем выдумкой. Теперь вижу, что ошибался — вы нашли доказательства, с которыми трудно поспорить.

— Вы просветили меня, святой отец, — сказал я, вставая. — Для меня было честью беседовать с вами.

— Встаньте на колени, шевалье, — вдруг предложил епископ. — Встаньте на колени, мессир Домаш. Примите мое благословение.

Мы подчинились. Ошер положил ладони мне и роздольцу на темя и произнес скороговоркой:

— Во имя Матери, Пресветлой нашей Воительницы и Хранительницы, властью, дарованной мне, благословляю вас, шевалье де Квинси и вас, байор Якун Домаш. И да будут сердца ваши пламенеющими верой, помыслы ваши чистыми, и путь ваш верным! Несите бремя ваше со смирением и радостью, ибо кто, как не вы, призваны Матерью исполнить Ее волю. Именем святой церкви отпускаю вам прегрешения ваши и радуюсь победам вашим, ибо они прославляют имя Матери и верных служителей Ее! Ступайте, и да приумножатся ваши победы и да будет прославлена вера мечами вашими до скончания времен!

В приемной нас дожидался Джарем. Вид у парня был очень взволнованный.

— Милорд, — Джарем протянул мне маленький свиток бумаги, — вам письмо от сэры Элики Сонин.

— Что? — Я взял письмо, сломал печать, развернул и прочитал следующее:

«Эвальд, у меня появилась одна идея. Хочу, чтобы ты был рядом со мной. Оставь Домаша в Кале и без промедления приезжай в таверну. Это очень важно. Письмо сожги».

— Когда его доставили? — спросил я оруженосца, показывая письмо.

— Буквально только что, милорд. Я был во дворе, когда приехал имперский егерь с письмами и спросил, где вы. Я сказал, что я ваш сквайр, и егерь сказал, что привез вам письмо от сэры Элики.

— Что пишет наша шкодница-красавица? — осведомился роздолец.

— Что-то ты больно бледен, милорд байор, — сказал я. Домаш и впрямь выглядел испуганным.

— Бледен? — Домаш криво улыбнулся. — Ой, это верно все оттого, что побывал я пред очами лица духовного. Признаюсь тебе, добрый собрат рыцарь, что с детства трепещу перед пастырями любого сана. Чувствую себя, аки шлюха в храме, волнуюсь шибко и духовное смятение испытываю, особливо на исповеди.

— Тогда почему бы тебе не сходить в корчму и не выпить пару ковшей кумы?

— Хорошая мысль! — просиял байор. — А ты?

— Я, пожалуй, пойду, отдохну. Спина у меня разболелась. Да и над словами преподобного поразмыслить надобно.

— Тогда доброй тебе ночи, милостивый государь, и пусть пребудет на тебе милость Матери, — заявил Домаш, поклонился и вышел из приемной.

— Пойдем со мной, Джарем, — велел я.

Мы покинули резиденцию епископа и перешли в крыло замка, где располагались выделенные нам покои. Я вошел первым, велел Джарему сесть на стул.

— Послушай меня, дружище, — начал я и вдруг почувствовал, что волнуюсь, — я хотел бы извиниться перед тобой за то, что не взял тебя с собой в Харем. Прости меня, пожалуйста.

— Милорд, — у Джарема был совершенно огорошенный вид. — Простить…вас?