Крестоносцы 1410

Однако сначала он больше осматривал Офку, чем фрукты, и, рукой машинально потянувшись к бутылке, держал её неподвижно. Осматривал до избытка интереса эту недавно расцвётшую розочку, которая, чувствуя его взгляд, от радости и гордости горела и улыбалась.

– Королевский кусочек! – шепнул он едва слышным голосом, а скорее, пробормотал, казначей.

Затем ей мать что-то шепнула на ухо; Офка ещё раз грациозно поклонилась и как птичка улетела.

Монах сидел задумчивый.

«Чего такая женщина, если бы ум имела, достичь не сможет?» – пробормотал он сам себе.

– Пани Барбара! – сказал он громче. – Пришло наконец время, когда вы можете отблагодарить Орден за опеку… послушайте меня. Во время войны женщины могут многое, потому что на них никто не смотрит…

Носкова зарумянилась.

– Я вас слушаю, – сказала она.

– Что вы будете делать для Ордена, – продолжал казначей, – то вам зачтётся у Бога и у него. Время сейчас необычное и необходимо прибегнуть к необычным способам.

Монах наклонился почти до уха красивой вдовки, которая слушала с напряжённым вниманием и сверкающими глазами.

– Пани сестра! – сказал он, заслоняясь рукой. – Мы должны в Польшу отослать важные письма… У нас нет того, кому можно их поручить, мужчин грабят и вешают, трудно даже нищему туда пробраться.

Для этого нам нужны женщины. Понимаете?

– И вы хотите меня с письмами отправить в Польшу? – прервала Носкова, невольно заломив руки.

– Нет причин тревожиться! – молвил Мерхейм. – Во-первых, вы будете иметь охранный лист, потом – вы женщина, далее, ваше неумолимое обаяние, которое обезоруживает людей, потом – ваша ловкость… наконец, у вас будет хороший проводник, о котором я вам расскажу позднее.

Вдова напряжённо посмотрела ему в глаза.

– Справлюсь ли я с этим?

– Кто же, если не вы? Слушайте меня, потому что речь о великих вещах. С хитрыми людьми нужно хитро начинать. Оружие оружием, а голова ещё больше него значит… Нам необходимо знать о передвижениях неприятеля, иметь там кого-то своего… Ваша поездка никому удивительной не покажется: вы польского рода, к своим возвращаетесь. «Почему сей-час?» – кто-нибудь спросит. – А ну, вещь ясная! Исход войны неопределён, вдруг вторгнутся дикари Витольда под Торунь, в Торунь. Вы не хотите дочку и себя на милость татарскую отдавать, вы желаете спокойно в Польше пересидеть бурю.

Он улыбался.

– Не правда ли? Или ж не поверит тут каждый легко, что вы эту прелестную ягодку хотите в безопасном месте иметь? Что странного в том, при каком дворе вы найдёте себе там приют?

– При каком же дворе? – спросила заинтересованно Носкова.

– При княжеском. У Мазовецких! – Под опекой княгини Александры Ольгердовны, – добавил, усмехаясь, казначей. – Ведь место хорошее? Там обо всём вы будете знать, а оттуда нам доносить.

– Сама я не жалею, – сказала Носкова, – с Офкой беда. О! С этой девушкой и сидеть трудно и ехать небезопасно. Каждому на глаза попадает, и самовольная: что ей в голову придёт, то сделать готова.

– Гм! Гм! – едва слышно произнёс казначей. – А ну, её тоже использовать можно, только бы суметь! Она из сердца каждого добудет тайну. Перед ней запел бы человек про смертный грех. Одна такая Офка на свете. И разум у неё не отсутствует.

– Если бы столько степенности имела! – вздохнула мать. – Но это огонь и сера.

– Других она спалит, – сказал, смеясь, казначей, – а ей ничего не будет. Я за неё не боюсь и вы не должны бояться, скорее за тех, что с ней встретятся.

Носкова, опёршись на руки, молча размышляла.

– Тяжёлое дело, тяжёлое!

– А что же лёгкого, когда много стоит. Золото тоже тяжёлое, потому что дорогое. Послушайте меня хорошо. Письма у нас срочные, важные для Ордена: никому мы их не поручим, кроме вас.

– Далеко ли вести их?

– В Мазовию, – ответил Мерхейм, – к Ягайловой сестре, которая к нам из всей родни больше расположена, хотя не всегда это показать может. Вы отдадите ей письма, а сами останетесь на дворе.

Говоря это, он налил себе вина в кубок, и, поднимая его, воскликнул:

– Ваше здоровье, пани Барбара! Здоровье ваше и прекрасного цветка, который вы вырастили: пусть цветёт на вашу радость. Ваше здоровье, пани сестра!

Носкова низко поклонилась, немного смущённая. Было понятно, что отказать она не смела, а путешествие ей не очень было по вкусу. Что же ей было делать?

– Дай только Боже, чтобы нам удалось пройти счастливо, – сказала она, – в такое военное время; две бабы, где скопление чужих солдат, а они люди, что жизнь ни чтут, ни уважают.

– Вы не будите одни. Сейчас о проводнике, о духовном муже… мы поговорим, а для охраны всё-таки двадцать вооружённых воинов с охранной грамотой это даже более чем.

– Откуда же их взять? – воскликнула Носкова. – Сейчас и с людьми трудно.

– Найдутся, найдутся! – молвил, смеясь, Мерхейм. – У нас в замках легко наберётся таких незаметных и мудрых парней; плащи побросают, серые кубраки наденут, с поляками по-литовски говорить будут и на крестоносцев «собак вешать». И в чем же потом вы виноваты, когда они, презренные, по одному сбегать к нам начнут и приносить от вас тихо слово?

Он начал смеяться, смотря на Носкову.