Крестоносцы: Полная история

Первые девять лет правления Дондоло оказались хлопотными, дел у него было невпроворот: дожам вменялось в обязанность рассматривать судебные дела, определять экономическую политику, курировать политику внешнюю и отношения с церковью, и это еще далеко не все. Но, даже перевалив за девяносто, Дандоло трудился с энергией и воодушевлением. Он принял строгие законы, ограничивающие иммиграцию в республику новых купцов. Он привел в порядок запутанный свод законов Венеции. Он реформировал денежную систему республики и ввел в обращение новую монету, названную гроссо, которую чеканили почти из чистого серебра – его содержание составляло девяносто восемь процентов[132]. Он наладил постоянный обмен дипломатической корреспонденцией с византийскими императорами в попытке восстановить деловые отношения, расстроившиеся несколькими десятилетиями раньше. К концу XII века Дандоло с полным правом мог гордиться своими свершениями на службе Венеции. Торговля бурно развивалась, а республика процветала. А потом, в начале 1201 года, шесть послов из Франции совершили переход через Альпы, явились ко двору дожа и предложили Дандоло сделку века. И вот тут-то мир перевернулся.

Послы, прибывшие на встречу с Дандоло в феврале 1201 года, представляли трех самых влиятельных баронов Франции: Тибо, графа Шампани, Людовика, графа Блуа, и Балдуина, графа Фландрии. Один из высоких гостей, Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, оставил красочный отчет о переговорах. Их господа, сообщили послы, вдохновились речами папских проповедников, призывающих организовать очередную экспедицию на Восток, дабы завершить труды Третьего крестового похода и вернуть Гроб Господень под власть христиан. Тибо в ту пору шел двадцать второй год, Людовику и Балдуину сравнялось по двадцать восемь, и, как большинству молодых людей их сословия, им кружили голову идеалы благородного рыцарства, превозносимые при дворах и в пиршественных залах Западной Европы и воспевавшиеся в популярных балладах о героях реальных и воображаемых, начиная с короля Артура и заканчивая первыми крестоносцами{605}. Все они происходили из семей легендарных искателей приключений на Востоке, а их владения издавна служили благодатным местом для вербовки новых воинов Христа. В число близких родственников Тибо входил даже король Иерусалима: его старший брат Генрих отправился в крестовый поход, в 1192 году женился на младшей дочери Амори Изабелле и был принцем-консортом Иерусалима вплоть до 1197 года, когда он выпал из окна королевского дворца в Акре и разбился насмерть{606}.

Проповедь, так воодушевившая Тибо, Людовика, Балдуина, а также их ровесников и сотоварищей, принадлежала перу еще одного молодого владыки, папы римского Иннокентия III, избранного в 1198 году в возрасте тридцати семи лет. Под длинным носом своенравного аристократа Иннокентия, урожденного Лотарио, графа Сеньи и Лаваньи, топорщились густые усы. Иннокентий был блистательным правоведом и одаренным религиозным философом. Но самым главным его даром был дар убеждения – и в 1198 году он использовал свой талант, чтобы внушить рыцарям, подобным Тибо, Людовику и Балдуину, что их долг – возглавить свое поколение и снова повести его в Святую землю. В виртуозно написанной булле, обнародованной всего через семь месяцев после избрания на папство и названной Post miserabile («К сожалению, после»), Иннокентий в до боли знакомых выражениях оплакивал «достойную сожаления потерю Иерусалима… прискорбное нашествие [врага] на землю, на которой стояли ноги Христа… постыдную утрату Креста Животворящего»{607}. Он педантично, с юридической точностью излагал все мирские и духовные выгоды принятия креста. И что воодушевляло его слушателей больше всего – папа призывал к крестовому походу в по-рыцарски возвышенных выражениях, говорил об утрате Иерусалима как о личном оскорблении, нанесенном чести и репутации всех молодых и рьяных христианских воинов. Иннокентий измышлял нестерпимую клевету, которую якобы неустанно изрыгают уста Айюбидов, торжествующих свое превосходство:

…оскорбляют нас враги наши, говоря: «Где Бог ваш, который не может избавить от рук наших ни Себя, ни вас? И вот! Ныне осквернили мы святыни ваши. И еще! Ныне мы простерли руки свои над предметами любви вашей… И ослабили мы и сломили копья галльские, и сделали тщетными потуги англов… сдержали мы силу германскую, и усмирили гордость испанскую… И вот, где же Бог ваш?»[133]{608}