Крестоносцы: Полная история

…мужество Танкреда встрепенулось от своего усыпления; он собрал все свои силы, открыл глаза, и отвага его удвоилась… дух его, колеблясь между двумя путями, не знал, по которому следовать: по пути ли Евангелия, или по мирскому пути; но когда его призвали теперь к оружию во имя Христа, такой случай сразиться рыцарем и христианином воспалил в нем ревность, которую было бы трудно выразить[33]{129}.

Эта «ревность» еще не раз сослужит князьям добрую службу.

В октябре 1096 года Боэмунд и Танкред переправились через Адриатику, высадились на Балканах и двинулись на Восток по паломническому пути, который вел через Македонию и Фракию, с римских времен сохранив за собой название Эгнатиевой дороги (Via Egnatia). Другие же, в том числе Готфрид Бульонский, пошли по суше – через Венгрию, по стопам Крестового похода бедноты. Войско Боэмунда насчитывало примерно три-четыре тысячи человек и было, вероятно, самой маленькой из княжеских армий. Поначалу он никуда, по всей видимости, не торопился: его люди плелись нога за ногу, покрывая в среднем какие-то жалкие пять километров в день. Рождество они встретили в Кастории, а до Константинополя добрались лишь к Пасхе. Не нужно, однако, думать, что такой вялый темп говорил о недостатке рвения. Боэмунд понимал, что встречи с ним Алексей Комнин жаждет менее всего. Он замедлил скорость продвижения до такой степени, что войско его еле тащилось, чтобы не казалось, будто он спешит ввести войска в византийскую столицу. Кроме того, он строго-настрого запретил своим людям грабить и обижать византийских подданных. В благодарность Алексей проследил, чтобы войско Боэмунда с почтением сопровождали два высокопоставленных придворных советника-куропалата, присутствие которых сводило к минимуму разногласия с недоверчивыми местными{130}.

1 апреля 1097 года Боэмунд остановил свою армию в Руссе (Кешане), примерно в 190 километрах от Константинополя, и отправился в столицу в сопровождении одной только личной свиты. Император принял его в великолепном Влахернском дворце, недавно заново отстроенном за баснословные деньги. Даже на человека, давно знакомого с Византией, Константинополь производил невероятное впечатление: восхищенный Роберт Реймсский писал, что этот город «равен Риму по высоте стен и благородным пропорциям зданий». За устремленными ввысь стенами скрывалось множество великолепных церквей, где хранилось крупнейшее собрание главных христианских реликвий мира, в том числе сосуд со Святой кровью, обломки Креста Господня, терновый венец, мощи всех апостолов и головы семи святых, включая две, принадлежавшие Иоанну Крестителю[34].

А вот восхитился ли Константинополь явлением Боэмунда – другой вопрос. Сообщения сторон о первом его визите в Византию пронизаны взаимными подозрениями в недобрых намерениях. По мнению Анны Комнины, Боэмунд олицетворял собой вероломного латинянина: этот «лжец по природе» якобы надеялся «захватить трон Ромейской державы»{131}. В свою очередь авторы, симпатизировавшие нормандцам, называли Алексея негоднейшим из императоров и тираном, изворотливым и сладкоречивым, безудержным и изобретательным обманщиком{132}. Тем не менее по приезде Боэмунда в Константинополь прошлое моментально было забыто{133}. Несмотря на то что нормандцы враждовали с Византией вот уже лет двадцать, теперь, когда Боэмунд явился не как враг, но как друг, взаимная враждебность уступила место осмотрительной приязни. Боэмунд знал, как нужно обращаться с императором, и не жалел безудержной лести, какой бы неискренней она ни была. Другие князья додумались до этого не сразу. Когда Гуго Вермандуа писал в Константинополь, оповещая о предстоящей поездке к императорскому двору – где на троне в пурпурном блеске под охраной гигантских механических львов восседали наследники императоров Августа и Константина, а прислуживали им десятки евнухов, – он отрекомендовался «царем царей и самым великим из живущих под небом» и потребовал: «Когда я прибуду, ты должен встретить меня с подобающей торжественностью и оказать прием, достойный моего происхождения»{134}. «Безумные слова», – саркастически прокомментировала Анна Комнина.

Боэмунд вел себя умнее. Не теряя бдительности (в хрониках упоминается мелкий дипломатический инцидент, когда князь обвинил императора в намерении отравить его еду), он пустился обхаживать и очаровывать Алексея, благосклонно принимая его удушающее гостеприимство, щедрые подарки, побрякушки и драгоценности. Заодно, что не менее важно, он проследил, чтобы его люди не причиняли Византии излишнего ущерба.