Крестоносцы. Том 2

— Рыцаря Арнольда, — вмешался в разговор Сандерус, — кто-то в битве ударил кистенем по спине. Он не поглядел на это и по-прежнему бился и разил жмудинов; но потом его должно было разобрать, так всегда бывает: сначала ничего, а потом болит. Не могут они поэтому скакать во весь дух, может, им и на отдых придется останавливаться.

— Ты говорил, что людей с ними нет? — спросил Мацько.

— Двое везут носилки, притороченные к седлам, а кроме них, только Арнольд да старый комтур. Было еще много, да жмудины догнали тех и поубивали.

— Мы вот как сделаем, — сказал Збышко, — людей при носилках свяжут наши слуги, вы, дядя, схватите старого Зигфрида, а я Арнольда.

— Ну, с Зигфридом я как-нибудь справлюсь, — ответил Мацько, — есть еще, слава богу, сила в костях. Но ты на себя не очень-то надейся: Арнольд, верно, сущий великан.

— Эка невидаль! Поглядим! — сказал Збышко.

— Силен-то ты силен, не спорю, но есть и покрепче тебя. Или ты забыл наших рыцарей, которых мы видали в Кракове? Да разве тебе справиться с Повалой из Тачева? А с паном Пашком Злодзеем из Бискупиц? О Завише Чарном я и не говорю. Ты не очень-то нос дери, хвались, да назад оглянись.

— Ротгер тоже был силач, — пробормотал Збышко.

— А для меня найдется работа? — спросил чех.

Ответа не последовало, Мацько был занят другими мыслями.

— Коли бог благословит, — сказал он, — так нам бы потом только до мазовецких лесов добраться! Там мы будем в безопасности, и все кончится раз навсегда.

Но через минуту он вздохнул, подумав, наверно, что и тогда не все еще кончится, надо ведь будет что-то делать с бедной Ягенкой.

— Эх! — пробормотал он. — Пути господни неисповедимы. Часто думаю я о том, почему не судил тебе бог спокойно жениться, а мне спокойно жить при вас… Так ведь оно чаще всего бывает, и из всей шляхты нашего королевства одни мы бродим по чужим сторонам, по дремучим борам, вместо того чтоб хозяйничать, как бог велит, дома.

— Это верно, но на все воля божья! — ответил Збышко.

Некоторое время они ехали в молчании, затем старый рыцарь снова обратился к племяннику:

— Ты веришь этому бродяге? Кто он такой?

— Пустой, а может, и дрянной человечишка, но ко мне очень привязан, не боюсь я, не предаст он меня.

— Коли так, пускай едет вперед; догонит крестоносцев, они его не испугаются. Скажет, из неволи бежал, они ему легко поверят. Так будет лучше, а то как завидят они нас издали, либо затаиться успеют, либо подготовятся к обороне.

— Он трус и ночью один вперед не поедет, — ответил Збышко, — но днем, наверно, не побоится, так и впрямь будет лучше. Я ему велю три раза на дню останавливаться и поджидать нас, а коли мы не найдем его на стоянке, так это будет знак, что он уже с ними, тогда мы поедем по его следам и неожиданно нападем на них.

— А он не упредит их?

— Нет. Я ему больше по душе, чем они. Надо Сандерусу сказать, что мы и его свяжем, как нападем на немцев, чтоб ему потом не опасаться их мести. Пускай притворится, будто вовсе нас и не знает…

— Так ты думаешь захватить их живыми?

— А как же быть-то? — озабоченно сказал Збышко. — Будь это в Мазовии или у нас где-нибудь, так мы бы вызвали их на бой, как я вызвал Ротгера, и дрались бы с ними насмерть; но тут, на их земле, это дело немыслимое… Нам Данусю надо спасать, и медлить нельзя. С ними мигом надо справиться да втихомолку, чтоб беды не нажить, а потом, как вы говорили, скакать во весь опор в мазовецкие леса. Коли мы нападем на них врасплох, так они, может, будут без доспехов, а то и без мечей! Как же их тогда убивать? Страшусь я позора! Оба мы теперь опоясанные рыцари, да и они…

— Это верно! — сказал Мацько. — Но, может, все-таки придется драться.

Збышко нахмурил брови, и лицо его приняло выражение той суровой непреклонности, которая была, видно, присуща всем мужам из Богданца, потому что в эту минуту он стал так похож на Мацька, особенно выражением глаз, точно был родным его сыном.

— Чего бы я хотел, — глухо сказал он, — так это бросить этого кровавого пса Зигфрида к ногам Юранда! Дай-то бог!

— Дай бог, дай бог! — тотчас повторил Мацько.

Они долго ехали, беседуя таким образом; ночь уже спустилась безлунная, но ясная. Надо было сделать привал, дать отдохнуть коням, подкрепиться самим и поспать. Перед отходом ко сну Збышко предупредил Сандеруса, что завтра ему придется ехать вперед одному, на что тот охотно согласился, выговорив себе только право в случае нападения зверей или местных жителей бежать назад к отряду. Кроме того, он попросил позволения останавливаться не три, а четыре раза, так как в одиночестве ему всегда жутко даже в христианских странах, что же говорить о таком дремучем и страшном лесе, как этот.