«Крестоносцы» войны

Представитель ассоциации, выслушав вопрос по-немецки, сказал:

— Funfzig Jahre, — и Лемлейн тут же перевел: — Пятьдесят лет.

— И последние тринадцать лет вы работали обычным порядком?

— Да, обычным порядком.

— Скажите, а в руководстве ассоциации сейчас те же люди, что и все эти тринадцать лет?

Представителю ассоциации вовсе не нравилось, что американский офицер так напирает на эти тринадцать лет. Это были годы нацистского господства. Лемлейн, все с тем же невозмутимо корректным выражением лица, перевел ответ:

— За одним исключением. Секретарь ассоциации умер в 1938 году от грудной жабы.

— Надо полагать, ассоциация, как и все другие учреждения этого рода, придерживалась в своей работе принципов национал-социализма?

— Иначе нельзя было! — сказал представитель ассоциации. Его лысина приобрела лиловатый оттенок, и на ней заблестели капли пота.

— Вот вы сейчас ограничиваете число лицензий на торговлю углем; а какой у вас критерий для отбора?

На этот раз ответил сам Лемлейн:

— Солидность фирмы.

Уиллоуби выразительно откашлялся. Хватит, он и так уже достаточно долго терпит.

Но Иетс не захотел понять намека. Иетс гнул свое.

— Солидность фирмы? Но ведь если вы ограничиваете конкуренцию и создаете гарантию сбыта, да еще при недостатке товара, тут любая фирма будет солидной. А не кажется вам, что те самые люди, которые командовали вашей ассоциацией и вашей торговой палатой при нацистах, теперь, благодаря этим махинациям с лицензиями, забирают еще большую власть над населением города?

— Лейтенант спрашивает… — Лемлейн стал переводить наскок Иетса слово в слово, не столько из стремления к точности, сколько чтобы выиграть время.

Немцы слушали, уставясь в стол перед собой. Угольщик выудил из внутреннего кармана огромный носовой платок и оглушительно сморкался. Карен старалась казаться незаинтересованной, но в то же время записывала что-то в блокнот; а Уиллоуби, втайне проклиная Иетса, вертел в руках карандаш, пока не отломил кончик.

Разогнал тучу Люмис — может быть, именно потому, что не заметил, какая она была густая и черная. Он сказал:

— Погодите, Иетс, вы же видите, что без нашей санкции ничего тут не делается.

— Jawohl! [18]— с явным облегчением подтвердил Лемлейн и поспешно перевел заявление Люмиса немцам. Члены торговой палаты подняли глаза и стали переглядываться, с довольным шепотком. Карен перестала писать, а Уиллоуби отложил в сторону сломанный карандаш, повернулся к Иетсу и спросил, великодушно подавляя напрашивающийся сарказм:

— Удовлетворены?

Иетс ничего не ответил.

Уиллоуби перешел к следующему пункту повестки.

Обсудили вопрос о намечающемся открытии мыловаренного завода и бумажной фабрики, если будет поступать достаточно жиров и древесины. За этим последовало предложение одного предпринимателя — организовать производство деревянных игрушек, но тут Уиллоуби отказал наотрез.

— Предметы роскоши! Игрушки! Мы не разрешим расходовать драгоценное сырье и рабочую силу на что-либо подобное. Немецким детям не мешает знать о том, что их отцы проиграли войну.

У немцев вытянулись лица, но, поскольку они отлично знали, что на их подлинные интересы деревянные игрушки никак не влияют, спорить никто не стал.

Во время отчета о ликвидации книжного магазина, торговавшего в Креммене официальной нацистской литературой, вошел Фарриш.

Лемлейн заметил движение у дверей и разом умолк. При мысли о том, что сейчас он увидит генерала, сердце у него сладостно замерло и рука сама собой дернулась было вверх; но он вовремя спохватился и лишь почтительно вытянулся. Прочие немцы тоже встали.

Уиллоуби, пыжась от гордости и страстно желая, чтобы Фарриш почувствовал себя окунувшимся в кипучую деловую атмосферу, доложил, что здесь происходит заседание местной торговой палаты. В сущности, он не так уж был рад этому неожиданному вторжению; дело пахло потерей по меньшей мере часа времени. Вся повестка теперь пойдет насмарку, и придется созывать еще одно заседание, чтобы рассмотреть оставшиеся вопросы. И почему было Фарришу не предупредить его? Он бы мог провести кое-какую подготовку. А так все придется делать экспромтом.

— Торговая палата! — сказал Фарриш. — Смотри, пожалуйста, совсем как у нас дома.

Он загоготал, довольный своим остроумием, и все кругом, включая ничего не понявших немцев, подобострастно захихикали.

Фарриш остановил свой пронизывающий взгляд на Карен.

— Мисс Уоллес! Вы опять с нами? — Повернув спину всей торговой палате, он устремился к ней и схватил ее за руки. — Ну как наш Уиллоуби? Молодец, верно, ловко управляется с фрицами? Он оглянулся. — Зачем это все стоят? Сядьте! Продолжайте свое дело! Пусть вам кажется, что меня здесь нет.

Он снова загоготал и выпустил руки Карен.

— Прошу вас сесть! — скомандовал Уиллоуби. — Люмис, позаботьтесь о стульях для свиты генерала! — Каррузерс и еще несколько офицеров толпились в дверях, не зная, что решит Фарриш, уходить или оставаться. Уиллоуби уступил генералу собственное вертящееся кресло в конце стола, а сам встал рядом, дожидаясь, пока войдет и рассядется свита.

После этого он обратился к Фарришу: