«Крестоносцы» войны

— Так как же, — выпускаем листовку или нет? — спросил Крерар.

Никто не ответил.

— И если нет, то что мы скажем Фарришу? А если да, то что мы скажем Девитту?

Ну и ну, подумал Иетс, что же это мы делаем? Гадаем, что лучше: ослушаться Фарриша или Девитта? Толкуй тут о принципах! Бедная мадемуазель Годфруа — она-то воображает, что ее домишко сгорел во имя принципа. Как она сказала? Ради восстановления жизненных правил. Личные интересы, мелкие интриги, — а до остального им дела нет. Иетс, собственно говоря, не осуждал их. Ему самому нечего предложить им вместо личных интересов и мелких интриг. А люди они не такие уж скверные. Уиллоуби необыкновенно способный человек, проницательный, толковый и даже добрый, если ему это ничего не стоит. Люмис, безусловно, дурак и большой эгоист, но и он не многим хуже других — и там, дома, и здесь, в армии; по крайней мере он никого не задирает, пока ему не наступят на любимую мозоль. А Крерар? Иетсу нравился Крерар. Лет через двадцать он, вероятно, сам будет такой же: отлично будет видеть, где гнило, но палец о палец не ударит, потому что, мол, гнили слишком много.

С другой стороны, если сельская учительница может сказать: «стоит остаться без крова, чтобы увидеть, как боши бегут», если мальчик может мириться с тем, чтобы на всю жизнь остаться калекой, — значит, есть что-то такое, чего он, Иетс, не знает или не хочет признать. К черту! Все это пустые рассуждения и никакого отношения к листовке не имеет.

Уиллоуби хлопнул себя по ляжке.

— Иетс, — сказал он, — расскажите еще раз, что Фарриш сказал, — в точности? «Сорок восемь залпов из сорока восьми орудий»? Так, что ли?

— Да.

Уиллоуби, изобразив на своем лице решимость, объявил загадочно и несколько высокомерно:

— Вопрос исчерпан. Я сам все улажу.

— Каким образом? — спросил Крерар.

Впрочем, он не проявил особого любопытства. Крерар чувствовал себя утомленным. Долголетний жизненный опыт научил его, что нет такого тупика, из которого в конце концов не нашелся бы какой-нибудь выход. Он с радостью предоставил Уиллоуби самому управиться с этим делом.

Уиллоуби не склонен был открывать свою тайну. Мысль, осенившая его, казалась ему такой простой, такой бесспорной, что он не мог отказать себе в удовольствии просмаковать ее.

— На войне, — сказал он, — все то же, что и всюду в жизни. Сталкиваешься с людьми, знакомишься с ними, сходишься, дружишь. А потом приходит день, когда это может пригодиться. Вот теперь такой день и наступил.

Он встал и потянулся.

— На всякий случай пусть Бинг напишет листовку. Это будет наша вторая линия обороны. Но я думаю, что она нам не понадобится.

3

У Пита Дондоло был приятный голос. Когда он еще ходил в начальную школу, учительница мисс Уокер, бывало, говорила:

— Если бы ты мог учиться петь, Дондоло! — И при этом глядела на мальчика, склонив голову набок, точно птица, которая не знает, улететь ей или остаться. Пит нахально смотрел ей в лицо и не отвечал ни слова. Еще что — учиться петь!

Дондоло никогда не занимался своим голосом. Но в глубине души он гордился им. Он знал, как нужно переводить дыхание и как прижимать язык к нёбу, чтобы звук получился чистый и громкий, громче, чем у других. Он умел придать своему голосу такие интонации, что Лина, его жена, бледнела от страха и спешила укрыться в кухне. После рождения второго ребенка она расплылась и постарела, и он уже иначе с ней не разговаривал.

Потом он открыл в себе еще один талант. Он с легкостью мог подражать речи любого человека, его произношению, голосу, манере говорить. Когда Лина звала своего старшего сынишку Ларри, она никогда не знала, кто ей отвечает — мальчик или Дондоло, и со страху совсем перестала звать его. Однажды на предвыборном собрании в Десятом городском районе выступил кандидат оппозиции. Марчелли — политический босс Десятого района — не терпел оппозиции. Дондоло взял слово после кандидата и так ловко повторил его речь, подражая всем интонациям и жестам, извращая и переиначивая смысл сказанного, что злополучного оратора подняли на смех, и ему пришлось спасаться бегством. Даже Марчелли с трудом удалось сохранить серьезное выражение лица, и он сказал Дондоло: «Да ты прирожденный актер, Пит!»

Война оборвала политическую карьеру Дондоло в Десятом городском районе. Он пытался увильнуть от службы в армии. Марчелли говорил:

— Эта война — нелепость. Все равно, как если бы я стал воевать против Ши (Ши был боссом Четырнадцатого района). С какой стати мне драться с Ши, если я могу с ним сговориться полюбовно?

Марчелли пообещал заботиться о Ларри и его младшем братишке Саверио. Но Дондоло все-таки беспокоился о них. Он досылал половину своего жалованья и побочных доходов в банк, где открыл отдельный текущий счет для детей. Лина не смела трогать эти деньги, она даже не знала о них. Только Марчелли знал; у него же была и доверенность.