«Крестоносцы» войны

Трой наконец принял решение. Он сделал знак шоферу грузовика, и тот поспешно подошел к ним.

— Скажите, у вас случайно не сохранились те толовые шашки?

— Толовые шашки? — с недоумением повторил шофер; но тут же его лицо просветлело — он понял. Еще в Нормандии ему выдали четыре мешка полуфунтовых брусков тринитротолуола по восемнадцать штук в каждом, чтобы в случае надобности прокладывать машине дорогу через изгороди. Он совсем позабыл про них, поскольку тринитротолуол без взрывателя не представлял никакой опасности, и забытые мешки все это время пролежали под сиденьем кабины.

— Прикажете принести их, сэр? — спросил он.

— Да, пожалуйста.

Шофер сходил к машине и вернулся, таща под мышкой два мешка; капсюли и шнур оказались у него в кармане.

Трой взял один мешок и положил на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в убежище. Потом соединил капсюль со шнуром. Шофер вытащил из другого кармана клещи. Трой закрепил шнур и вставил капсюль в канал среднего бруска заряда.

— Вот! — он отмерил около трех футов шнура,, отрезал и подал конец Иетсу. — Этого хватит. Теперь скажите мне, Иетс, сколько на ваших часах, только точно.

Иетс сказал, что восемнадцать минут пятого.

— Шестнадцать… восемнадцать, — повторил Трой, сверяя со своими. — Значит, так: вы даете мне пятнадцать минут срока. Через пятнадцать минут вы зажигаете шнур. У вас будет полторы минуты, чтобы добежать до грузовика. — Он улыбнулся. — Все ясно?

— Все ясно, — сказал Иетс, беря у него из рук шнур.

Трой захватил второй мешок с толом и стал пробираться к дальнему выходу из убежища. Иетс ждал. Подошла санитарная машина. Лежавшего без сознания Лемлейна подняли на носилках и увезли. Медленно тянулись минуты. В такие минуты мысль всегда работает особенно четко. Иетс думал о человеке, который сейчас окажется замурованным там, под землей; ему тоже придется ждать, ждать без конца; он узнает терзания голода, на которые он столько раз обрекал других; нестерпимую жажду; леденящий холод — холод отчаяния; потом в неподвижном спертом воздухе станет трудно дышать; начнет слабеть тело; его сморит сон, долгий тягостный сон с кошмарами, которые камнем навалятся на грудь и придавят сердце; и он будет просыпаться весь в липком, холодном поту, пока не заснет последним страшным сном. Или от ужаса он лишится рассудка, перестанет сознавать, что с ним. И сколько же времени понадобится ему, чтобы понять и поверить, что это конец, что оба выхода из туннеля закрыты навсегда?

В одном ему во всяком случае повезло — при нем оружие. Он может разом все кончить, если захочет. Но он не захочет. Потому что будет цепляться за надежду, последнюю надежду…

Потом Иетс стал думать о себе. То, что ему сейчас предстояло сделать, короткое чирканье спички, было словно жирная черта внизу счета. Вот он, этот счет, весь перед глазами. Много в нем записей красным, а много такого, что он охотно бы вычеркнул, не показал никому, даже Рут. Вот это, сегодняшнее, невозможно рассказать дома — на него вытаращили бы глаза. Кто он будет там? По-прежнему свой, такой же, как другие, преподаватель немецкого языка и литературы, участник товарищеских чаепитий в профессорском клубе, почтительный собеседник Арчера Лайтелла, руководителя кафедры.

Нет, Рут он расскажет все. Если кто-нибудь может понять, так только она. С того самого дня, когда он впервые ступил на нормандский берег, все, что он делал, он делал ради нее — с трудом, неохотно, против воли, но он это делал ради нее и ради себя, ради обоих. Ему томительно хотелось рассказать ей об этом — о том, как чиркнула спичка, обо всем, с начала и до конца. Это все слишком огромно, чтобы держать в себе; он с ума сойдет, если будет держать это в себе; нужно вложить это в слова, произнести вслух. Что пользы в том, что ты узнал многое, если ты будешь это знать один?

Иетс взглянул на часы. Время истекло.

Он приказал своим людям уйти. Он чиркнул спичкой, прикрыв ее ладонью, поднес к концу шнура и мгновение смотрел, как огонек бежит по шнуру. Потом нарочито неторопливо он повернулся и пошел к грузовику.

Секунды…

Потом удар, грохот, пыль. И ответный удар с другого конца, где Трой.

Дело сделано.

12

Вдова уже была на грузовике. Солдаты помогли ей усесться в кресло возле письменного стола, который некогда принадлежал ее мужу. Она бессильно уронила свои толстые руки на полированную доску и пальцами вцепилась в ее края, словно хотела слиться с этим столом, сделать его частью своей обильной плоти.