Крестовский душегуб

– Немцы использовали нас как рабочую силу, а в «душегубки» обычно отправляли тех, кто уже не мог приносить пользы Рейху, а также жён и детей коммунистов и офицеров; ну и конечно евреев! Как видите, я от природы довольно худощав – папенькины гены, – Лёнька усмехнулся. – В лагере кормили одной лишь гнилой картошкой и хлебом, в котором было больше золы и песка, чем муки. Узники быстро превращались в скелеты и буквально падали с ног, приходя в бараки после трудового дня. Я решил, что это можно использовать. Как-то раз во время работ по восстановлению моста я упал на кучу песка и сделал вид, что не могу больше работать. Моя худоба сыграла мне на руку, я уже походил на скелет, но силы во мне ещё были. Моя хитрость принесла мне несколько ударов прикладом и возможность попасть в барак, в котором держали смертников. Я рисковал, но удача мне улыбнулась. Когда Фишер выбирал себе очередного «кролика», жребий пал на меня. Тогда-то я и оказался в его кабинете.

Наш оберштурмфюрер в тот день вёл себя довольно обходительно. Когда я сказал, что неплохо рисую, мы стали говорить об искусстве, он даже показывал мне свою коллекцию антиквариата. Я наблюдал, что, видя во мне человека, Фишер начал скрипеть зубами. Он ведь жаждал от нашего общения совсем другого. Тогда я решил дать ему то, чего он так страстно желал. Когда он предложил мне поесть, я тут же стал пихать в рот всё подряд, давился и благодарил Фишера за его доброту. Я заметил, как настроение у этого ублюдка тут же улучшилось. Он снова заговорил об искусстве, но я делал вид, что уже ничего не слышу.

Я уверен, что практически каждый, кто попадал к Фишеру в кабинет, тут же напивался в хлам. Я выпил лишь полстакана и сделал вид, что меня тошнит. Я выплюнул на пол всё, что было у меня во рту, но моего собеседника это нисколько не разозлило, напротив: когда меня уводили из кабинета, он хохотал. Он сказал тогда: «Я в очередной раз убедился, что все русские скорее похожи на скотов, чем на людей!»

Сделав вид, что я пьян, уже возле барака, я навалился на конвоира, получил удар в живот, но при этом сумел вытащить из его кармана связку ключей. Ночью я отомкнул замки, и с полторы сотни заключённых выбрались из бараков и напали на конвой. – Тут Лёнька утёр ладонью пересохшие губы и, осушив предложенный ему стакан воды, закончил свой рассказ: – Свет прожекторов слепил, стрелял пулемёт, стреляли с вышек, люди метались и падали. За ворота прорвалось не больше десятка. Скольким ещё удалось бежать, я не знаю, но со мной были несколько моих корешей…

– Сиплый и Гера Гроза? – спросил Зверев.

Лёнька кивнул:

– Я ведь тогда умудрился отпереть не только камеру, где сидели смертники, но и ещё две соседние. В одной из них было много заключённых из наших.

– Рецидивистов и уголовников?

Лёнька снова кивнул. Корнев достал блокнот и принялся что-то писать. Зверев встал, подошёл к окну и снова закурил.

– Значит, ты считаешь, что старика, который напал на милиционера, всё-таки убили? – отложив свой блокнот, продолжил беседу Корнев.

– К гадалке не ходи! – Лёнька снова заговорил на более привычном для него языке.

– Опиши нам, как выглядит Фишер.

– Ему сейчас от тридцати пяти до сорока; среднего роста, а рожа без особых примет. – Лёнька указал Звереву на портсигар, тот протянул парню папиросу.

– И это всё? Признаться, я надеялся на большее, – нахмурился Корнев.

Лёнька щёлкнул пальцами и задорно подмигнул Звереву.

– Знаешь, начальник, почему меня зовут Кольщиком?

– Потому, что татуировки на зоне колол?

– Правильно мыслишь, начальник! Колол, и ещё как колол! А ведь тот, кто по телу работать могёт, он ведь прежде всего хорошим художником быть должон. Так-то! Ты меня, начальник, в камеру отправь, пусть мне жратвы нормальной дадут, ну… и покурить, конечно! А ещё пусть лист да карандаш притаранят. Только не тот, что ты давеча сломал, – Лёнька добродушно оскалился, – а другой. Сделаешь, как я сказал, я тебе враз портрет Фишера намалюю, да ещё такой, что от фотокарточки не отличишь. Я в своём деле – спец!

Видя, как его начальник возбуждён, Зверев задал свой последний вопрос:

– А по поводу того, зачем Фишер в город вернулся, можешь хоть что-нибудь сказать?

Комельков покачал головой, снова закусил губу и вдруг, прищурившись, пристально посмотрел Звереву в глаза:

– Есть у меня одна мысль насчёт того, зачем эта гнида сюда явилась, но я и без того вам уже много чего рассказал. Теперь ваш черёд. Когда я буду на все сто уверен, что вы мне сто шестьдесят пятую статью нарисуете, тогда и поделюсь мыслями, а пока… – пожимая плечами, Комельков развёл руки в стороны.

– Нет! Так дела не делаются… – начал было Зверев, но Корнев оборвал его на полуслове движением руки и сказал, обратившись к Лёньке:

– Сейчас же иди в камеру! Тебе принесут всё, что ты просил! Поешь и сразу же приступай к портрету, а я сейчас же свяжусь со следователем, который ведёт твоё дело. Даю тебе слово, что всё улажу. Сколько тебе нужно времени на то, чтобы сделать рисунок?

– За час управлюсь!

– Конвой! – рявкнул Корнев. – Уведите заключённого!