Крестовые походы глазами арабов

Судьба евреев Иерусалима была не менее ужасной. В первые часы битвы некоторые участвовали в защите своего квартала, расположенного на северной окраине города. Но когда часть городской стены, возвышавшейся над их домами, рухнула, и светловолосые рыцари начали врываться на улицы, евреи впали в ужас. Повторяя древний обряд, вся община собралась для молитвы в главной синагоге. Франки забаррикадировали все выходы и накидали кучи дерева, какое только могли найти вокруг здания. Затем храм превратился в пылающий факел. Те, кто сумел выскользнуть, были убиты в соседних переулках. Остальные сгорели заживо.

Через несколько дней после трагедии первые беглецы из Палестины прибыли в Дамаск. Они несли с собой с необычайной заботой Коран Османа, являвшийся одной из древнейших сохранившихся копий этой священной книги. Вскоре после этого сирийской столицы достигли и уцелевшие жители Иерусалима. Когда они увидели далёкий очертания трёх минаретов мечети Уммайядов, вздымавшихся на её квадратном дворе, они развернули свои молитвенные коврики и склонились, чтобы поблагодарить Всемогущего за то, что он продолжил их жизни, которые они уже считали потерянными. Абу Саад аль-Харави, великий кади Дамаска, с радушием встретил беглецов. Этот чиновник, афганского происхождения, был наиболее уважаемой личностью в городе. Он помог палестинцам и советом и утешением. Он сказал им, что мусульманин не должен стыдиться того, что он вынужден бежать из дома. Разве не был сам пророк Мухаммед первым из исламских беглецов, ведь он покинул Мекку, его родной город, население которого было к нему враждебно, чтобы искать прибежища в Медине, где новая религия была принята теплее? И разве не с этого места своего изгнания начал он священную войну, джихад, чтобы освободить свою страну от идолопоклонства? Таким образом беглецы должны считать себя моджахедами, солдатами священной войны, столь высоко уважаемыми в исламе, что Хиджра, «эмиграция» пророка, была избрана точкой отсчёта в мусульманском календаре.

И в самом деле, для многих верующих жизнь на чужбине является обязанностью во время оккупации. Великий путешественник Ибн Джубаир, испанский араб, посетивший Палестину примерно через столетие после начала франкского вторжения, был потрясён тем, что некоторые мусульмане, «рабы своей любви к родине», пожелали жить на оккупированной территории.

«Нет оправдания перед Богом, — говорил он, — для мусульманина, остающегося в граде неверных, разве что он через него лишь проезжает. В стране ислама он находит прибежище от неудобств и зла, которым он подвержен в христианских странах, когда, например, он слышит оскорбительные слова о пророке, особенно от пьяных, или не имеет возможности самому очиститься или же бывает вынужден жить среди свиней и иметь дело с другими неподобающими вещами. Опасайтесь! Опасайтесь вступать в их страны! Вы должны искать прощения и пощады от Бога за такую ошибку. Один из ужасов, с которыми имеют дело обитатели христианских стран, это зрелище мусульманских узников, бредущих в оковах, обречённых на тяжёлый труд и рабское обхождение. Сердце разрывается при их виде, но жалость им не поможет».

Хотя и излишне нравоучительные, слова Ибн Джубаира тем не менее точно отражают положение тысяч беглецов из Палестины и Северной Сирии, собравшихся в Дамаске в том июле 1099 года. Хотя они тяжело переживали то, что были вынуждены покинуть свои дома, они были полны решимости не возвращаться, пока оккупанты не уйдут навсегда, и они были намерены пробудить совесть своих братьев во всех странах ислама.

Зачем же ещё они последовали в Багдад за аль-Харави? Разве не к калифу, преемнику пророка, должны обращаться мусульмане в час своей нужды? И разве не к главе правоверных должны они обращать свои жалобы и рассказы от своих бедах?

Однако в Багдаде разочарование беглецов было столь же большим, как и их надежды. Калиф аль-Мустазхир Биллях начал с выражения своей глубокой симпатии и сострадания. Затем он велел семи высоким сановникам провести расследование этих печальных событий. Наверное не стоит добавлять, что больше об этом комитете мудрых мужей ничего не было слышно.

Разорение Иерусалима, отправная точка в тысячелетней вражде между исламом и Западом, не вызвало немедленной реакции. Потребовалось примерно полстолетия прежде чем арабский Восток мобилизовался против захватчиков, и до того как призыв к джихаду, произнесённый кади Дамаска в диване калифа, стал отмечаться в память о первом торжественном акте сопротивления.