Крестовый отец

— У него болезнь в последней стадии или не в последней?

— В последней.

— День до этого я с ним свиданькался. Доходяга, конечно, но встречал я похуже людей и то еще долго пыхтели. А тут раз и кинул человек ласты, в смысле умер. Не похож, он, по-моему, был на того, кто завтра должен умереть.

— А насколько он по-вашему должен быть плох? Не знаю как день назад, но ко мне его привезли в виде мешка с костями. Живот прилипал к спине. А кожа-то…

Поискал глазами. Отыскал на столе желтый листок какой-то рекламки, поднял ее, потряс.

Вот такого цвета. Это, батенька, последняя стадия и есть. Когда и в стационаре уже не всех вылечить можно, а уж здесь. Знаете, голубчик, в духоте и тесноте еще более крепкие люди могут в одночасье скончаться, мгновенное удушье и адью, а ваш… кто он вам там… совсем плохой был.

Чем-то особенным прилипла к зрачкам Сереги рекламная малява. Две мыслишки зацепили Шрама. Первая — шкурная. Панас кончился, а ведь недвусмысленно знал Панас, на какой зоне кормил гнус Шрам. И может быть даже был в курсах, что с той зоны Шрам в рывок отвалил. Поспрошали бы Панаса любопытные следаки, а потом бы сверили начерпанное дерьмо с личным делом Сереги. И вот уже в проруби всплыла бы неувязочка — по досье Шрам чист перед законом по прежним годам, а тут живой свидетель на такие бумажные слова крест клеит.

И ради звездочки на погоны какой-нибудь ушлый следак пошел бы землю трахать-колотить, запросы рассылать. Врядли бы он дохрючил, что Шрам за стирку прежней биографии два лимона зазеленил. Но что-нибудь опарышевое надыбать мог запросто.

Вторая мыслишка попроще. Что и сам Серега по лезвию пляшет. За его шкуру засланы бабки, и кто-то их врядли мечтает возвернуть в зад. Где нибудь, может, на камере, может, в какой служебке, а может, и здесь, на больничной койке засел отвязанный боец, для которого слова «Шрам» и «труп» не отличаются по смыслу. Мыслишки покрутились и улетели на хутор бабочек ловить.

— Знаете, — глядя, как задумчиво жует глазами Шрам желтую рекламку, произнес доктор, — я вам как медик скажу, вашему… э-э… знакомому повезло. Не жилец он был, не вытащили бы его и в больнице, а вот намучиться мог. Наверное, нам всем того можно пожелать — быстро и безболезненно уйти…

2

— Так вот, этот Зелик, когда порывал с очередной подругой, забирал обратно все подаренные духи, шубки, браслетики вплоть до нижнего белья.

— А я свою учил: «Ты — дура, — говорил, — жрать готовить не умеешь. А вот сидел один комдив при Сталине. А ему гнали, что всю семью по лагерям рассредоточили. Только в передачах ему голубцы доставлялись. А так их готовить только его благоверная умела. Вот и просекал комдив, что семья его покеда на воле», — калякали на вечную тему соседи по палате.

Лежащему укрытым с головой эти басни не мешали. — «Я готов к работе. Я соскучился по работе. Но работать нынче предстоит не за деньги, за свободу. Что дороже денег. Так что надо постараться на совесть»…

…Коробки внесли напялившие белые халаты Боксер и Китай. За ними втащился дубак, укрепляющий челюсти жвачкой и отстукивающий резиновой дубиной по ладони озорной ритм. В авангарде двигались Сергей Шрамов, тоже весь в белом, и начальник санчасти следственного изолятора «Углы» доктор Александр Станиславович. Картина была из чужой жизни, будто император (Шрам) близ линии фронта посещает полевой госпиталь и раздает георгиевские кресты…

«У меня есть два брата. Одного зовут Рембо, другого — Рокки. По крови я — русский, не абхаз, не грузин. Но я родился в Абхазии, жил в Абхазии, что раньше была частью Грузии. В поселке Хыбста в восьми километрах от Гудауты, если ехать в сторону Сочи. А, значит, по ковке и закалке я уже не русский. Я кавказец и это навсегда. Я никогда не расставался со своими братьями. Оба брата мои — не люди»…

…В коридор тюремного лазарета выходило четыре двери. Посетители вошли в первую палату. Минимум свободного места, восемь коек и столько же расслабившихся тел.

— У меня была однажды баба с родимым пятном на все колено.

— А у меня была со вставной челюстью. Когда я ей в рот давал, она челюсть вынимала и в стакан с водой…

— А у меня однажды была баба с шестью пальцами на ногах, — привирали от скуки на любимую тему нежащиеся по койкам пациенты.

Но появился Шрам, и все заткнулись.

Боксер и Китай донесли заманчивые коробки до середины палаты и опустили их на пол рядом со Шрамом и доктором. Шрам в образе щедрого государя императора приосанился. Дубак прилег плечом на дверной косяк…

«Старика звали Тенгиз Гедеванович. Он жил на другой стороне Белой речки в грузинской части поселка. Восточные окна его дома смотрели на Белую речку, северные — на горы. Старика убили в девяносто втором, когда абхазы захватывали независимость, то есть выгоняли и вырезали грузин, присваивая и деля меж собой их дома и имущество. Батоно Тенгиза выгнать бы никому не удалось и дом свой он никому бы не уступил.