Крестовый отец

– Ну, если удолбали говорилку… – Татарин запрыгнул на стол, пододвинул к себе телефонный аппарат.

– Гляди, Ильяс, – рядом засуетился шнырь, – тут под стеклом все номера записаны. Пожарка. Сантехники. Электрики. Бухгалтерия. Гляди, Ильяс, кумовской номерюга! Начальнику звони!

Рука с наколотым минаретом подняла трубку телефона внутренней связи.

– Гудит, шайтан…

5

– Кто звонит?

Уф! Сейчас бы коньяку стакан, да не хватало только потом, объясняясь со всеми мордами, что нагрянут, дышать на них коньячным выхлопом.

Зеки начали шантажировать заложниками. Водки им на халяву! Как мелко. Стоило ли ради этого бунтовать.

– Передайте, что мы обсудим их предложение.

Холмогоров повесил трубку. Нет, дольше тянуть нельзя, надо докладывать наверх – и будь что будет…

6

Толстые арматурные прутья не пущали. О них билась, как волна о дамбу, женская плоть. Любому шторму свойственно когда-нибудь улечься – затухала и ярость бабьего бунта.

По эту стороны решетчатой дамбы вертухай шептал в рацию:

– Нормально, перекрыто. Держим. Хотяткого-то из начальства для переговоров.

По ту сторону преграды закончились угрозы расправы над заложниками. Убедившись, что не отопрут, бабы согласились дождаться прихода ответственных лиц. В ожидании прихода настроение женской гущи менялось на игривое.

– Эй, мальчик, иди сюда, пощупай, разрешаю!

– Просовывай, красавчик, я ухвачу! Или у тебя из палок только дубинка резиновая?

– Так пусть хоть ее кинет!

Нежный пол одет кое-как. Блузы расстегнуты, юбки завязаны спереди узлом. Кто-то в одних трусиках. Кто-то в одних тапочках, только на голове полотенце под чалму.

– Пускай на меня посмотрит! Ты таких не видел! А не лапал точно! – К решетке пробилась гренадерского роста бабища, распахнула кофту и наружу радостно выскочили две розовые груди, похожие на регбийные мячи. Баба сжала свои буфера, приподняла, отпустила, повела плечами, бурно всколыхнув урожайные нивы.

Вертухаев на стреме было двое. Оба переживали странную мешанину чувств: и смешно, и зло, и нервно, и пикантно, и не до того, и даже кого-то или чего-то жалко.

Задорная молодка выбралась в первый ряд:

– Покажи, красавчик, а? Забыла, как выглядит!

– Он переживает, что не понравится.

– А мне любой годится. Я любой обработаю. Ну-ка, разойдись, девки, я наклонюсь. Не устоит. – Молодка распихала сеструх, высвобождая место. Как и обещала, наклонилась, задрала юбку.

– Поверти задницей, Люська! Глубже прогнись.

– Гляди, бабы, у него встает! Не отворачивайся! Ну, миленький, пожалуйста, расстегни штанишки…

Один вертухай повернулся и прошептал второму:

– Может, показать им? Отвлечь, так сказать.

– Ты чего, рехнулся? Им только покажи, прутья перегрызут!..

7

Сердца молотились, как от чифиря. Они не только просочились на лестницу, но и сгрузились на первый этаж. Трюк с «Помоги! Открой! Догоняют!» срабатывал безотказно. Баланюк нес «угловую» службу давно, его все свои знали и оставлять на растерзание не решались.

«Уголки» оказались на распутье. Отсюда можно или выкатываться во двор, или пробираться в административный корпус.

Двадцать три человека, исключая Баланюка, гадали, как им кочевать. Во двор крантово – он простреливается с вышек. Вышкари, верняк, приведены в боеготовность, шмалять начнут без раздумий и сожалений, только покажись. В административный – поди прорвись.

– Ваша оружейка при начальниках?

Выдра встряхнул Баланюка за ремень.

– Да. – Сержант не нашел в себе бодрости на вранье.

– Как туда вписаться? К буграм?

– Со второго этажа. Но там дверь бронированная, за ней постоянный вооруженный пост. А сейчас охрану, конечно, усилили. Нас изрешетят. Не откроют. Туда нельзя.

– А куда можно? – Выдра не отводил колючего, холодного взгляда-буравчика от пытающихся скрыться вертухайских бельм.

– Я не знаю.

– А ты темя сморщи, мусор.

– Может, во двор, Выдра? – вмешался сокамерник Выдры, которому тот передал свой хлебобулочный «Макаров». – И к воротам на рывок.

– Вышкари положат.

– Не всех. Кто-то проскочит. Или подо ждем, когда остатняя братва подоспеет – и толпой, а?

– Погоди коптить. Я не договорил с нашим огрызком.

Выдра слазил в карман за выкидухой, нажатием кнопочки выщелкнул узкое студеное жало. Молниеносно и деловито произвел некое действие, смысл которого сержанту Баланюку стал ясен, только тогда, когда ему под нос поднесли раскрытую ладонь.

Быстрее, чем защипала боль и по шее потекло теплое и липкое, коридорный надзиратель сообразил, что ему показывают мочку его собственного уха.

– Если ты, дубачина, не начнешь мозгой метаться, отсажу ухо под корень. Думай, мудак!

Выдра знал, ссыкалистых слабаков ничто не впечатляет так сильно, как вид собственной крови и отсеченной плоти.

«Какой у него острый нож. Почему мы его не нашмонали?» – совсем не те забились мысли у Баланюка.

– Я думаю, думаю, – опомнившись, зашептал надзиратель и действительно начал думать, о чем так убедительно попросили. – На крышу выбраться будет тяжело, и через крышу попасть не дадут. Вышки, колючка, решетки.

– Подвал? – подсказал Выдра.

– Подвал, подвал… Нет… Зачем подвал?..

Под репой дубака явно зашевелилась идея.

– Ну, телись! – не выдержал Выдра.