Крестовый поход детей

Мы увидим штанины с заплатками,
Красные закаты над городишками без машин,
полными бедняков,
которые вернутся из Турина или из Германии.
Старики станут хозяевами своих домишек,
как сенаторских кресел,
а дети узнают, что супа мало
и что значит кусок хлеба.
И вечер будет чернее конца света
и ночью мы будем слышать только сверчков или гром…

От этой песни по спине бежали мурашки.

Следующие строки были торжественны, как пророчество.

Города, большие, как миры,
будут полны людей, которые ходят пешком
в серой одежде
с вопросом в глазах
не о деньгах, а лишь о любви,
лишь о любви.
Маленькие домики
на самом красивом зеленом поле
у самой красивой реки
в сердце дубового леса
чуть-чуть обветшают к вечеру,
стенка за стенкой,
кровля за кровлей.

Дети жались друг к другу, и взрослые тоже, стесняясь своей слабости. Эти строки, их горечь, задевали струны сердца, высекая чувства, как воду из скалы.

И древние дворцы
будут, как горы камней,
пустые и закрытые, как были когда-то.
Воздух будет пахнуть мокрым тряпьем.
Все окажется далеко.
Поезда и гонцы будут проезжать мимо
каждый раз, как во сне.

Говорят, что иногда в пустых туннелях можно услышать далекий шум поезда. И, если приложить ухо к рельсам, можно почувствовать, как они дрожат, как будто один из старинных поездов едет по туннелям метро, по темному чреву вечной ночи.

У бандитов снова будут лица,
какие были когда-то
с остриженными волосами
и глазами матери,
полными черноты лунной ночи,
а в руках у них будет лишь нож.
Копыто лошади коснется земли
легкое, словно бабочка,
и напомнит о том, что было,
о тишине, о мире
и о том, что грядет.

В нашем мире нет лошадей.

Быть может, когда-нибудь они появятся. Быть может, в каком-нибудь далеком подземном убежище спаслась хотя бы пара лошадей, и вид восстановится благодаря ей.

Но хотя сейчас их и нет, хотя никто из нас никогда их не видел, смысл этого стука копыт в последних строках ясен.

Даниэла выучила эту песню наизусть и начала петь ее без аккомпанемента, потому что никто из нас не умел играть на музыкальных инструментах. Если, конечно, не считать шофары, но они не звучали с момента падения центрального вокзала и, надеюсь, не заиграют больше никогда.

Люди все чаще стали просить Даниэлу спеть, и эта старая песня со временем стала сначала ее песней, а потом и песней всего Города, а потом кто-то научился играть на старых инструментах, найденных среди руин, и песня стала еще лучше. Голова кружилась при мысли о том, что было бы, если бы тот, кто сочинил ее почти за 20 лет до конца света, увидел бы этот конец и новое начало.